Тур Хейердал - Аку-Аку
Побыв со мной, Лазарь отправился за Биллом; фотографа я не хотел заставлять заниматься воздушной гимнастикой. Через некоторое время я услышал голос Билла — он тихо бранился в узком проходе. Его, уроженца Скалистых гор, не пугали обрывы и пропасти, но такой крысиной норы он и в Вайоминге не видал. Протиснувшись в пещеру, он сел, молча озираясь в полумраке. Постепенно глаза его привыкли, и вдруг у него вырвался громкий возглас: Билл увидел скульптуры. Подоспел Лазарь, он принес фонарик, и мы смогли как следует рассмотреть каждую фигуру.
Если у Атана многие камни были поцарапаны и носили явные следы чистки и мытья, то фигуры в тайнике Лазаря не имели никаких повреждений. Пещера Атана, с циновками на карнизах и сеном на полу, напоминала сокровенное убежище чародея, а тут мы словно попали в старый заброшенный склад.
Мы спросили Лазаря, моет ли он скульптуры.
Нет, в этом нет нужды, воздух тут благодаря сквозняку сухой, и плесень не растет.
Из маленького отверстия тянуло сухим холодком, и на твердых стенах мы не заметили ни пятнышка зелени, не было ее и на истлевших костях. А у Атана на стене под входом рос тонкий слой мягкого зеленого мха.
Время в пещере летело незаметно. Мы отобрали несколько самых интересных скульптур. Лазарь с Биллом первыми выбрались наружу, чтобы принять их, а на мою долю выпало протолкнуть камни через узкий туннель и не поцарапать их. Это оказалось не так-то просто. Ведь у меня в руках еще был фонарик, и надо самому подтягиваться следом! Только теперь я в полной мере оценил ловкость Лазаря, который один лазил тут по ночам и лишь однажды поцарапал нос каменной морды.
Мало-помалу, толкая перед собой несколько скульптур, я добрался до выхода и услышал тревожные возгласы. Это был голос Билла, но из-за рева прибоя я не разбирал слов. Скульптуры загораживали выход, но мне казалось, что я смутно различаю руку Лазаря, когда он их принимает. Вдруг до меня дошло, в чем дело: снаружи было темно, наступила ночь.
Один за другим Лазарь вытащил камни и передал их наверх Биллу. Как только освободился проход, я вылез на волю — и не узнал места. В тусклом свете лунного серпа еле-еле различались очертания скалы.
Стоя после жуткого подъема на краю плато, я почувствовал, что меня знобит и колени слегка дрожат. Попробовал свалить на холод — ведь и правда было холодно, сперва в пещере, потом на обрыве, где меня, полуголого, обдувал ночной ветерок. Пока мы с Биллом карабкались вверх, Лазарь успел сделать еще один заход в пещеру, чтобы спрятать два рулона ткани. Мигом одевшись, мы насладились горячим кофе из термоса и похвастались перед фотографом нашим уловом. Я заметил, что Лазарь покашливает; да и Билл потихоньку признался мне, что ему нездоровится. Оба мы знали, что в последние дни завезенная на «Пинто» коконго заметно распространилась в деревне. До сих пор эпидемия была намного слабее обычного, но теперь как будто начала принимать серьезный характер. Будет совсем некстати, если Лазарь или Билл заболеют: вместо того чтобы постепенно одолеть свой страх перед аку-аку и табу, Лазарь станет еще более суеверным. На Билле была штормовка, я отдал Лазарю свою и сам понес мешок с драгоценными скульптурами.
Прежде чем идти к лошадям, Лазарь тщательно проверил, не осталось ли после нас клочка бумаги или каких-нибудь других следов. После этого наш маленький караван двинулся домой в тусклом лунном свете. Мешок был тяжелый, а местность неровная, и мне стоило больших трудов с одним только стременем удерживаться в седле. Но когда мы наконец выбрались на древнюю дорогу, я поравнялся с Лазарем и сказал ему — вот, мол, никаких злых аку-аку в пещере не оказалось.
— Это потому, что я спустился первым и сказал нужные слова, — спокойно ответил он.
Что это были за слова, я так и не узнал. Не узнал также, зачем надо раздеваться перед спуском в пещеру, где так сквозит. Разве что аку-аку старомодный и привык к гостям в набедренных повязках… Спросить я не решился, ведь Лазарь считал, что я не меньше его, если не больше знаю об аку-аку.
Мы ехали молча; копыта звонко простучали по мощеному участку. Потом послышался пронзительный скрип мельницы в Ханга-о-Тео. Беспокойные тучи то и дело закрывали месяц, который с любопытством заглядывал в мой мешок, ночь была полна таинственности. Ветер нес прохладу, и мы поторапливали копей, не стали даже поить их возле мельницы. Потому что Лазарь кашлял.
Глава девятая. СРЕДИ БОГОВ И ДЕМОНОВ В ПАСХАЛЬСКОЙ ПРЕИСПОДНЕЙ
В те самые дни, когда для нас открылся вход в тайные пещеры, по острову Пасхи рука об руку с аку-аку бродило коварное привидение. Оно явилось в деревню несколько недель назад и исправно навещало дом за домом, не признавая никаких запоров. Все более назойливое, оно стало являться и среди наших людей в Анакенском лагере. Через нос и рот проникало в тело и принималось бесчинствовать. Оно добралось до острова «зайцем» на «Пинто» и прокралось на берег под именем коконго.
Бургомистр успел всего два раза сходить в пещеру за камнями, когда коконго вошла в его дом. Несколько дней он крепился, потом слег. Когда я пришел его навестить, дон Педро, весело улыбаясь, сказал, что обычно коконго куда злее, он скоро поправится. Неделю спустя я снова собрался проведать бургомистра. Теперь он уже лежал в деревенской больнице. Я познакомился с новым врачом, который прибыл на «Пинто» на смену старому, потом меня провели в маленькую палату с кашляющими жертвами коконго. Где же бургомистр? Я начал было беспокоиться, но тут на кровати в углу поднялся на локте тощий старец и прохрипел:
— Сеньор Кон-Тики, здесь я!
Я узнал дона Педро, и мне стало страшно.
— Воспаление легких, — прошептал врач. — Чуть не погиб, но я надеюсь, мы его спасем.
Тонкие губы на посеревшем, осунувшемся лице через силу улыбались. Вялым жестом бургомистр подозвал меня и прошептал на ухо:
— Все будет хорошо. Вот поправлюсь, мы вместе большие дела сделаем. Вчера от коконго умерла моя внучка. Она укажет мне путь с неба. Я понимаю, это вовсе не возмездие. Погоди, сеньор, мы совершим большие дела.
Я выходил из больницы страшно расстроенный. Видеть жизнерадостного бургомистра в таком состоянии было ужасно. И как-то странно он себя вел, как понимать его слова? Или диковатый взгляд и бессвязные речи дона Педро объясняются температурой? Конечно, это кстати, что столь суеверный человек не считает болезнь возмездием аку-аку, но уж очень неожиданно.
Шли дни. Внучка бургомистра оказалась на этот раз единственной, кого коконго унесла в могилу. Сам он быстро поправился и вернулся домой. И встретил меня все той же странной улыбкой, когда я снова его навестил. Жара у него не было, однако он повторил то, что говорил мне в больнице.
