Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей
Как и следовало ожидать, Костя приосанился, победоносно посмотрел вокруг. Уже не деланно-рассеянным, а беспрекословным, хозяйским, жестом прижал к себе Нину.
Та осторожно отстранилась.
— Мы должны иметь, товарищи, — закончил Приклонский, — наличие такой спортивной деятельности, при которой воспитаем звезду парусного спорта товарища Иванченко, который прославит своими успехами весь наш коллектив.
Окончив речь, неловко слез с ящика. Большим платком утер струящийся по лицу пот.
— Тебя послушать, так от одного Иванченко все зависит, — сказал, подойдя к группе, Остап Григорьевич.
— А как же, голуба? — искренне удивился Приклонский. — Кто в спорте первый? — и по привычке сам ответил — Чемпион! Значит, что мы должны делать? Воспитывать чемпиона, беречь его, особые условия ему создавать.
— Глупости! — отрезал докмейстер. — Спорт не для чемпиона, для всего народа спорт.
— В общем-то оно, голуба, правильно, — кивнул лысой головой Приклонский, — только парусный спорт — специфический. Не зря в нем чемпионы по десять лет, а то и больше никому своего места не уступают. Вот возьми, — назвал известную каждому яхтсмену фамилию, — сколько первенство СССР держит? Пальцев на руках не хватит, ежели считать начнешь.
К спору их прислушивались, он заинтересовал всех. Новичок в яхтсменских делах, Михаил понял, что говорили, обсуждали это не раз.
— Конечно! — вмешался в беседу парень с худым чуть тронутым оспой лицом. Михаил его знал — Горовой Филя из котельного цеха. — Конечно, такой чемпионом всю жизнь будет. Яхта для него по специальному заказу лучшими в мире мастерами построена, паруса дакроновые, такелаж — первейшего качества. А у меня судно стандартного выпуска, дакрон я и в руках не держал — какой он, не знаю, хожу под простой парусиной, как при Петре Первом плавали… К примеру, один в брюках, пиджаке и ботинках бежать будет, а другой — в майке, трусах и спортивных туфлях. Кто быстрее, догадайся!
Приклонский всем видом старался показать, что не желает продолжать спор, однако соглашаться со своими противниками не собирался.
— Опять же, ты, голуба, вроде и прав, а если досконально посмотреть, то что мы в твоих словах имеем? Имеем мы сплошную демагогию. Неужели у государства другой заботы нет, как штучные яхты строить и дакроновые паруса выделывать? Знаешь, сколько такая яхта стоит?
— Знаю, — угрюмо ответил Филя.
— Вот то-то и оно! На всех яхт не хватит, дают их сильнейшим.
— Сильнейшим?! — черно-седые усы Остапа Григорьевича поднялись, берет сам собой еще больше сдвинулся на ухо. — Это с ними вот гоняясь, — кивнул на окружающих ребят, — сильнейшие. А разве не могут не только одиночки — все наши яхтсмены лучше результаты дать! Могут. Определенно.
— Куда лучше, — упорствовал Приклонский. — Золотые медали на международных гонках отхватывают.
— Медали и победы оно, конечно, хорошо, но не все еще. Надо, чтобы парусный спорт массовым стал; чтобы не за золото в Америке «посуду» покупать. Или моряками наша земля оскудела?! Врете! Не хуже мы американцев, англичан и других всяких.
Волнение Остапа Григорьевича не трогало Приклонского.
— Ну и что же? Кто виноват по-твоему? — лениво спросил он.
— Система виновата.
Приклонский испуганно моргнул.
— Ты, голуба, полегче.
— А чего «полегче»! — снова вмешался рябоватый котельщик Филя. — Правильно он говорит. Культ личности в спорте получается.
— Прекратите нездоровые разговорчики! — оборвал Приклонский. — Думать надо, а не болтать! По-вашему, правительство не знает, как быть должно?
— Попал пальцем в небо! — невесело усмехнулся докмейстер. — Правительство для спорта ничего не жалеет, всячески его развивает, — расти, совершенствуйся. Вон у вас в яхт-клубе «посуды» сколько, а каждая большие тысячи стоит. По стране таких яхт-клубов!..
— Чего же ты, голуба?
— Того, что спорт — дело общественное. Сами спортсмены должны в спортивных делах разобраться и правительству доложить: так, мол, и так, это — хорошо, а это — переменить надо, чтобы денежки народные зря не пропадали.
— Разбирайся, — насмешливо сказал Приклонский. — А у меня своя точка зрения, и не только моя она. Как было, так и будет — надо не на худших, а на лучших равнение брать, на «звезд», как говорится.
Вышел из круга и, не попрощавшись ни с кем, удалился.
Остап Григорьевич сердито посмотрел ему вслед. Обвел глазами стоящих вокруг. Усы его топорщились. Он явно искал нового противника, чтобы продолжить спор.
— Ну, а ты как об этом думаешь? — обратился докмейстер к Косте, который все время был около, прислушиваясь к беседе, не вступая в нее.
— А я, Остап Григорьевич, в такие дела не мешаюсь, я человек простой, — беспечно ответил парень. — Мое дело — первый приз взять, высокая политика не по мне.
Остап Григорьевич, только того и ждал.
— Выходит, не спортсмен ты, а…
Прогудел гудок. Обеденный перерыв кончился, волей-неволей Остапу Григорьевичу пришлось замолкнуть.
— Занятный старикан, — сказал Костя, не обращаясь ни к кому в отдельности. — С характером. — Потом добавил — Михаилу: — Нина говорит, ты яхтенному делу выучиться хочешь, так приходи ко мне… А что я утром смеялся — не сердись, я без зла… Придешь?
— Приду, — ответил Михаил. — Сегодня после работы.
— Добро, жду.
Учение горько, но…
Иногда очень трудно объяснить причины, толкающие нас на тот или иной поступок. Михаил готов был сознаться, что обещал Нине: «Стану яхтсменом» — со зла, под влиянием насмешек Кости. Однако, если рассудить поспокойнее, что ему до насмешек? Без всякого труда можно прекратить знакомство с Костей, да и с Ниной тоже, пусть думают, что хотят. Значит, причина не только в уязвленном самолюбии. В чем же еще? В желании доказать, что он растерялся, а не струсил во время шквала? Что моря не боится? Конечно, есть и это. Никому не хочется признать себя трусом. Сохраняя уважение к себе самому, Михаил должен снова пройти искус, который в первый раз не выдержал.
Были и другие обстоятельства, которые Михаил не понимал и вряд ли мог объяснить.
Как ни испугался он тогда, во время шквала, память сохранила грифельно-серые облака с пятнами солнечных лучей, синее море, белые барашки, посвист ветра, вкус соленых брызг на губах — все, что прочно западает в сердце, заставляет на всю жизнь полюбить море, тосковать о нем в разлуке, как тоскуют о любимом и близком существе. Любовь к морю, до той поры невиданному, сразу и навсегда пришла к Михаилу.
В результате всех этих сложных переживаний, Михаил во второй половине дня, после смены, очутился на пирсе спортивной гавани, нашел Костю.
