Луи Буссенар - Похитители бриллиантов
Он услышал крики: «Линчевать! Линчевать!» — и это заставило его оторваться от мечтаний в такую заманчивую минуту, когда он уже своими ушами так и слышал речь губернатора, который в награду за блестящий подвиг назначал его начальником всей полиции Капштадта.
Он с важным видом повернулся, обвел взволнованную публику бесстрастным взглядом и проронил только нижеследующие несколько слов:
— Вы хотите его линчевать?.. Кого?..
Этот простой вопрос произвел впечатление холодного душа. По адресу почтенной корпорации, коей Виль был лучшим украшением, посыпались весьма нелестные замечания.
— Спокойствие, джентльмены! — невозмутимо продолжал Виль. — Идите работайте! О вашей безопасности должны заботиться мы, и мы свой долг выполним. Что касается меня, то я это дело распутаю. Тому порукой моя честь. И — господь меня слышит — вы еще повеселитесь: я обещаю вам одну или несколько великолепных виселиц!
Легко возбудимая толпа, состоявшая из людей нервных, быстро переходящих от одной крайности к другой, стала хлопать в ладоши и оглушительно громко кричать:
— Гип! Гип! Ура! Да здравствует Виль!
Полицейский вернулся в фургон и продолжал расследование. Результаты были ничтожны. Отдавая себе в этом отчет, Виль все же тщательно измерил кровавые оттиски рук убийцы, осторожно вытащил нож из груди убитого, прочитал на клинке имя фабриканта и собрался уходить, когда взгляд его совершенно случайно упал на некий небольшой предмет. От удивления мастер Виль даже вздрогнул.
Он поднял предмет, запрятал его в карман и вышел из фургона, бормоча про себя:
— Так! Мне везет с самого начала. Дай бог дальше не хуже.
Он медленно направился к помещению, где были расквартированы полицейские, когда к нему подошел человек огромного роста и выпалил:
— Вам известно, что француз ночью уехал?
— Какой француз?
— Тот самый, у которого покойный откупил вчера участок, и алмазы, и орудия, и даже палатку.
— Знаю. Что из этого?
— Подождите. Француз уехал с двумя белыми, которых никто раньше на прииске не видел. Они были оба одеты подорожному.
— Дружище, вы напрасно тратите время. Я знаю все это не хуже вас.
— Вы так думаете? А знаете, что я нашел возле палатки француза, которую покойный еще не успел разобрать и унести?
— Что именно?
— Вот эти ножны. Посмотрите, но подойдут ли они к тому ножу, который торчал у старика в груди.
— Покажите.
Ножны пришлись как нельзя лучше. Ошибки быть не могло — нож имел слишком необычную форму.
— А что это доказывает? — спросил мастер Виль.
— Очень многое. Хотя бы то, что убийство совершил именно француз, или его спутники, или все трое вместе.
— Не исключено, — пробормотал полицейский, казавшийся более флегматичным, чем всегда.
3
Под баобабом в ожидании завтрака. — Виль начитался романов о путешествиях. — Прожекты будущих миллионеров. — Как каталонцы произносят «б» и «в». — Проповедник или канцелярист. — Оригинальная форма изгнания. — Наивные хитрости детей природы. — Тайна.
Четверо суток прошло после того ознаменовавшегося кровавым событием дня, когда на Нельсонс-фонтейн приезжал Альбер де Вильрож.
Сейчас мы видим его и Александра Шони расположившимися под огромным баобабом [7]. Дерево имеет чуть ли не двадцать пять метров в обхвате и делится на четыре громадных разветвления, прикрывающих своей листвой довольно просторную площадку. Над жаровней шипит продетая на ветку какого-то душистого дерева туша животного средней величины, в котором естествоиспытатель с первого взгляда узнал бы капского тупорылого кабана. Это был еще всего лишь поросенок, но клыки у него были длинней, чем у старого европейского вепря.
Жозеф, который заведует всеми делами де Вильрожа, чистит ружье и одновременно присматривает за жарким, аппетитный вид и запах которого приводят в явное восхищение двух негров, чье своеобразное одеяние мы описали выше. Их лица, скорей темно-коричневые, чем черные, расплываются от удовольствия при виде этого зрелища, радующего вечно пустые желудки туземцев.
Оба они расхваливают на своем языке вкусовые достоинства маленького слона, как зулусы зовут кабана из-за клыков, но не помогают кулинару европейцу, а только посматривают на него, застыв в позе ленивого блаженства.
Расседланные лошади мирно пощипывают траву.
Альбер де Вильрож рассказывает кое-что, по-видимому, весьма интересное; Шони слушает своего друга внимательно и не перебивая, лишь время от времени улыбаясь его остротам, которые могли бы вывести из равновесия даже индийского факира.
— Видишь ли, дружище, — говорил де Вильрож, — в жизни всякое бывает. Ты говоришь — роман. А роман — это та же правда. Самые, казалось бы, невероятные хитросплетения человеческой фантазии в конце концов воплощаются в действительность. Вот мы с тобой лежим под этим баобабом, который торчит здесь, вероятно, с незапамятных времен. Разве одно это не подтверждает мои взгляды, которые ты назвал слишком смелыми? Что касается меня, то я рожден для всяческих приключений, не спорю. Ты помнишь, как меня бросало в лихорадку, когда я читал романы Гюстава Эмара о приключениях, или захватывающие драмы Габриеля Ферри, или Дюплесси, или Фенимора Купера?.. Я впивался в потрепанные страницы, сердце у меня билось, я бывал близок к обмороку, когда читал о подвигах великих искателей приключений… Эти люди казались мне не менее великими, чем великие завоеватели… Грозный Пиндре, перед которым трепетали бандиты Соньоры, отважный Рауссе-Бульбон… А скачка по Великому Западу рядом с этим канадцем Буй-Розе, истинным героем долга?.. Я так и видел выжженные солнцем долины, прииски, в которых золото сверкает, как молния, и которые находятся под охраной краснокожих демонов; безрадостные поля, на которых белеют кости воинов, погибших в пустыне, необозримые, но проклятые леса, завлекающие беспомощного человека! Всю мою молодость меня не покидали мечты об этом едва угадываемом рае, о захватывающих страстях, которые так превозносили мои любимые писатели…
— Браво, дорогой мой! Если бы ты говорил не в пустыне — ибо здесь мы в совершеннейшей пустыне, — если бы ты выступал так красноречиво перед воспитанниками лицея, ты бы сразу мог зажечь кучу юнцов… Но что касается меня, то я давно вышел из того счастливого возраста, когда люди протирают свои короткие штаны на школьных скамьях, и, скажу тебе откровенно, я не вижу ничего райского и захватывающего в том положении, в какое мы попали.
— Эх, прозаический ты человек!
