Жюль Верн - Паровой дом
— Там много городов, — ответил Калагани, — их трудно избежать, и там сипаи особенно отличились в войне за независимость.
Меня немножко удивило, что Калагани именовал «войной за независимость» мятеж 1857 года. Но не надо забывать, что это говорил не англичанин, а индус. Притом казалось, что Калагани не участвовал в мятеже, или по крайней мере он ничего никогда не говорил, что могло бы заставить это думать.
— Хорошо, — продолжал Банкс, — мы оставим бхопальские города на западе, и если вы уверены, что Сингурское ущелье даст нам удобную дорогу…
— Я часто ездил по этой дороге, обогнув озеро Путурия, эта дорога за сорок миль доходит до бомбейской железной дороги в Аллахабаде возле Джаббалпура.
— В самом деле, — ответил Банкс, следивший на карте за указаниями индуса. — А оттуда?..
— Большая дорога направляется к юго-западу и идет вдоль железной дороги до Бомбея.
— Решено, ответил Банкс. — Я не вижу никакого серьезного препятствия проехать Виндхийские горы, и этот маршрут будет удобен для нас. К услугам, которые вы уже оказали нам, Калагани, вы прибавляете другую, которую мы не забудем.
Калагани поклонился и хотел уйти, но передумал и вернулся к инженеру.
— Вы хотите о чем-нибудь спросить меня? — сказал Банкс.
— Да, ответил индус, — Можно мне узнать, почему вы желаете избегать главных городов Бунделькунда?
Банкс взглянул на меня. Не было никакой причины скрывать от Калагани, что касалось сэра Эдварда Мунро, и индусу объяснили положение полковника.
Калагани очень внимательно выслушал то, что ему сказал инженер. Потом тоном, обнаружившим некоторое удивление, он сказал:
— Полковнику Мунро нечего опасаться Нана Сахиба, по крайней мере в этих провинциях.
— Ни в этих провинциях, ни в других, — ответил Банкс. — Однако почему вы говорите «в этих провинциях»?
— Потому что, если набоб появился, как уверяли несколько месяцев тому назад, в Бомбейской провинции, — сказал Калагани, — его убежище не было отыскано, и весьма вероятно, что он снова переправился за индо-китайскую границу.
Этот ответ, по-видимому, доказывал, что Калагани не знал о том, что случилось в горах Сатпура и что в прошлом мае Нана Сахиб был убит солдатами королевской армии у Тандитского пала.
— Я вижу, Калагани, — произнес тогда Банкс, — что известия, распространяющиеся по Индии, с трудом доходят до гималайских лесов!
Индус пристально взглянул на него, но промолчал.
— Да, — продолжал Банкс, — вы, кажется, не знаете, что Нана Сахиб умер.
— Нана Сахиб? — вскричал Калагани.
— Конечно, — ответил Банкс. — И правительство обнародовало уже, при каких обстоятельствах он убит.
— Убит? — растерянно повторил Калагани, качая головой. — Где же убит Нана Сахиб?
— В горах Сатпура у Тандитского пала.
— Давно?
— Месяца четыре назад, если не ошибаюсь, двадцать пятого мая.
— Имеете вы основания не верить в смерть Нана Сахиба? — спросил я Калагани, взгляд которого показался мне несколько странным.
— Нет-нет, господа, — ответил он, — я верю вашему сообщению.
Минуту спустя мы остались вдвоем с Банксом, и инженер заметил раздраженно:
— Все индусы на один покрой! Начальник мятежных сипаев сделался легендарным. Мне кажется, они не поверят его смерти, даже увидя его на виселице.
— И в этом случае они похожи на старых ворчунов империи, двадцать лет после смерти Наполеона утверждавших, что он жив.
Переехав Средний Ганг недели две тому назад, паровой дом теперь следовал по великолепным дорогам плодородного края Доаб. Наносные равнины, разработанные браминами за двадцать столетий до христианской эры, успешные работы английских инженеров по канализации, поля хлопчатника, особенно процветающего здесь, хлопчатные прессы почти у каждой деревни, песни рабочих, — таковы впечатления от Доаба, где когда-то была основана первобытная церковь.
Местность разнообразилась как будто по мановению волшебного жезла. Не зная устали, жилище наше перемещалось сообразно нашим желаниям.
— Это последние слова прогресса в искусстве способов передвижения, — уверял Банкс, — телеги, запряженные быками, повозки — лошадьми или лошаками, вагоны железных дорог, — ничто в сравнении с нашими подвижными домами.
Девятнадцатого сентября паровой дом остановился на левом берегу Джамны, отделяющей страну раджей от Индостана, главной страны индусов.
Хотя первый прилив и поднял уже воду Джамны, но это нисколько не затруднило нашего переезда, благодаря предосторожностям Банкса. Полчаса спустя паровой дом поднялся на противоположный берег реки. Нашему стальному гиганту и двум колесницам, которые он тащил, реки представляли такой же легкий путь, как и самые лучшие дороги полуострова.
За Джамной на территории Раджапутана расположено несколько городов, которые инженер хотел исключить из нашего маршрута. В одном из них по левую сторону Гвалиора, на берегу реки Савутрики, со знаменитой крепостью Вигара буднической постройки, рани из Джанси, преданная подруга Нана Сахиба, героем боролась до последней минуты.
Там в стычке с двумя эскадронами 8-го гусарского полка королевской армии она, как известно, была убита рукой полковника Мунро. И с этого-то дня началась неумолимая ненависть Нана Сахиба, удовлетворения которой так жадно добивался набоб.
Двадцать второго сентября мы проехали в сорока километрах от Джанси, самой важной военной станции в Бунделькунде, основание которой относится к XVII столетию. Здесь была главная крепость взбунтовавшихся сипаев Центральной Индии. Там неустрашимая рани подняла первое восстание, которое вскоре охватило весь Бунделькунд. Там, несмотря на свое ожесточение, Тан-тиа-Топи, Балао-Рао, брат Нана Сахиба, хотя им и помогал гарнизон в двенадцать тысяч сипаев и армия в двадцать тысяч, должны были уступить превосходству английского оружия! Там, как нам рассказывал сержант Мак-Нейль, полковник Мунро спас жизнь своему сержанту, отдав ему последнюю каплю воды.
На другой день, 23 сентября, встреча, задержавшая нас на несколько часов, оправдала замечание, сделанное прежде Калагани.
Было одиннадцать часов утра. После завтрака мы все отдыхали, одни на веранде, другие в гостиной парового дома, стальной гигант шел от девяти до десяти километров в час. Великолепная дорога тянулась между хлебными полями и полями хлопчатника.
На другой день, 24 сентября, поезд остановился на ночь в пяти или шести километрах к западу от Урчи на левом берегу Бетвы, одного из главных притоков Джамны.
Урча, древняя столица Бунделькунда, город, процветавший в первой половине XVIII столетия. Но монголы, с одной стороны, и магариты — с другой, нанесли ему страшные удары, от которых он не оправился.
