Виталий Волович - На грани риска
Содержимое каждого батометра переливали в узкогорлую бутылку из темного стекла и переносили затем в жилую палатку. Половину ее занимала походная химическая лаборатория. Когда один гидролог стоял на вахте у лебедки, другой занимался анализами, до рези в глазах всматриваясь в едва видимые при тусклом свете лампочки деления на стеклянной бюретке. В каждой пробе надо было определить содержание натрия, хлора, фосфора и других элементов, содержащихся в океанской воде, и, конечно, ее соленость - количество хлористого натрия, растворенного в литре воды. Исследованиями за время дрейфа станции Сомову с Никитиным удалось установить удивительную переменчивость солености поверхностных вод в Ледовитом океане. Она то увеличивалась, когда начиналось активное образование льда и сильное испарение, то уменьшалась в периоды обильного снеготаяния, при возрастании влажности воздуха и значительных осадках.
Особенно тяжела была работа во время пятнадцатисуточных станций комплексных океанологических наблюдений. Гидрологи, поочередно сменяя друг друга, две недели подряд не покидали своего поста у лунки. И среди этих испытаний самым трудным была необходимость по двадцать раз выскакивать из палатки на мороз и там, в кромешной темноте, подняв над головой анемометр Фусса, определять скорость ветра и, подсвечивая фонариком флюгер, его направление. Но, как это уже бывало не раз, выручила смекалка Комарова. Он зашел однажды вечером в палатку к гидрологам и с таинственным видом положил на стол длинную металлическую трубку, на конце которой был укреплен анемометр и какой-то белый дюралевый круг с делениями и большой черной стрелкой.
– Бачите, ще це таке? - сказал он удивленным гидрологам.
– Не бачим.
Комаров поковырялся в вентиляторном отверстии на куполе палатки, просунул трубу, что-то подвинтил, покрутил, подсоединил проводок к электропроводу и включил лампочку. И сразу все стало понятно. Теперь, не выходя из палатки, можно было, включив лампочку-подсветку, в зеркальце увидеть показания анемометра, а по стрелке определить направление ветра.
За семь месяцев гидрологи основательно потрудились. Полученные данные позволили предположить, что в район дрейфа на глубинах пятьдесят - сто пятьдесят метров проникают тихоокеанские воды.
Обширная научная программа включала в себя изучение растительного и животного мира океанских вод, исследование грунта дна океана и его глубин. Глубины океана измерялись гидрологами почти ежедневно.
А вопросами, где мы находимся, куда занесли нашу льдину ветры и течения, был занят наш "штурман" - астроном Миляев. Без его работы все наблюдения, сделанные гидрологами, "повиснут в воздухе", ибо надо точно знать координаты места, где производились замеры, где взяты пробы воды, где измерена глубина.
Поскольку астроном-наблюдатель не может работать в одиночку, ему придан постоянный штат помощников: Гудкович, Дмитриев и доктор-повар.
...Сегодня моя очередь отбывать "повинность". Астрономическая площадка расположена рядом с кают-компанией за невысоким полукруглым заборчиком из снежных кирпичей. Я устроился на оленьей шкуре, расстеленной на снегу, открыл журнал наблюдений и отбросил крышку хронометра. Часы-хронометр главная ценность астронома. Он бережет их как зеницу ока, ведь точность хронометра должна быть безукоризненной. Недаром Миляев регулярно навещает радистов, каждый раз терпеливо дожидаясь мгновения, когда в репродукторе раздастся сигнал точного времени, поданный обсерваторией в Гринвиче.
– Готов? - спрашивает Миляев.
– Готов, - эхом отзываюсь я.
Миляев приник к окуляру, поймал в "перекрестье" нужную звезду и прохрипел:
– Приготовиться!
Я впился взглядом в золотисто-матовый циферблат хронометра, по которому, звонко тикая, спотыкаясь на секундах, бежала тонкая черная стрелка.
– Есть, - крикнул Миляев, и я торопливо занес в журнал время, что показывали три стрелки - часовая, минутная и секундная. Так повторялось бессчетное число раз. У меня застыли ноги, онемевшие от холода пальцы уже не удерживали карандаш, а Миляев снова и снова повторял: "Приготовиться! Есть!"
Когда Миляев "в духе", то в промежутке между наблюдениями он может увлеченно прочитать краткую лекцию по астрономии. За несколько дежурств с ним я уже научился находить на ночном небе Полярную звезду, серебристые крупинки Плеяд, сверкающих близнецов Кастора и Поллукса. Но обычно, промерзнув до костей, Николай Алексеевич мчится к себе в палатку, заглянув по дороге в брезентовый павильон, где мерно тикают самописцы магнитного поля Земли.
Вот и сегодня день выдался "не лекционный". Спиртовой термометр показывает сорок четыре, значит, на снегу все пятьдесят. За полчаса мы оба превратились в елочных дедов-морозов. Бороды, усы, брови - все бело от густого инея. Наконец он "взял" последнюю звезду и, отпустив меня, вприпрыжку побежал определять наш сегодняшний адрес в Ледовитом океане.
– Миляев, неси координаты: "срок" подходит! - крикнул, выглянув из палатки, Курко.
"Срок" - это значит Костя уже связался с береговой радиостанцией, постоянно следящей за нами, и готов передавать (это происходит четыре раза в сутки) очередные координаты, погоду и традиционные ОК, что значит "все в порядке".
Половина палатки занята широким столом с радиостанцией ПАРКС-0.08, по обеим сторонам которого расположились две походные койки. Под ними тяжелый ящик с аккумуляторной батареей. Ее время от времени заряжают с помощью ветродвигателя. Если же ветра нет, радисты запускают бензиновый одноцилиндровый движок.
В запасе у радистов был и нестандартный рейдовый передатчик. С его помощью можно было установить связь с радистами на мысе Шмидта. А на случай "полундры" в тамбуре, тщательно упакованный, лежал аварийный самолетный радиопередатчик с ручным приводом и змеем для подъема антенны. Почти все научные группы дрейфующей станции работают впрок. Материалы, добытые ими с такими трудами, будут обработаны специалистами и проанализированы только после окончания дрейфа. Другое дело метеорологи. Их данные ждут с нетерпением синоптики на берегу. Наша информация открывает перед ними ранее неведомые возможности. Сразу же повысилась точность метеопрогнозов.
Работа на камбузе превращается в ежедневное тяжкое испытание. Стенки фюзеляжа великолепно задерживают ветер, но металл будто впитывает весь холод полюса недоступности. Поутру температура на камбузе не многим отличается от наружной. Деревянный щит на полу покрывается толстым слоем льда. Лед всюду в бачках, в мисках, в чайнике. Стены и полки густо украшены белым пушистым "мхом".
