Генри Хаггард - Она
Статуя была высечена из мрамора, даже по прошествии стольких веков не утратившего своей изначальной чистоты и белизны; высота ее составляла чуть менее двадцати футов. Изображала она удивительно красивую и пропорционально сложенную женщину; большие размеры, казалось, только способствовали наиболее полному выявлению ее глубоко человечной, духовно-возвышенной красоты. Она слегка наклонялась вперед и, полураскрыв крылья, удерживала равновесие на шаре. Руки у нее были вытянуты, как будто она собиралась обнять нежно любимого человека; вся поза выражала трепетную мольбу. На ее необыкновенно стройной и грациозной фигуре не было никаких одеяний, поэтому вызывало особое удивление то, что ее голова была повязана покрывалом, сквозь которое смутно проступали черты ее лица. Один из концов покрывала спадал на левую грудь, другой — поломанный — как бы реял по воздуху.
— Чье это изображение? — спросил я, как только смог наконец оторвать глаза от статуи.
— Неужто ты не можешь угадать, о Холли? — сказала Айша. — На что же тебе дана сила воображения? Это Истина, стоящая на земном шаре и призывающая своих детей совлечь с ее лица покрывало. На пьедестале есть надпись. Она, несомненно, заимствована из священного писания обитателей Кора. — Она подвела нас к постаменту, где еще сохранилась надпись, сделанная похожими на китайские иероглифы знаками, местами полустертыми, но все еще отчетливо заметными, по крайней мере для Айши. Вот ее перевод:
Неужто же нет человека, который сумеет обнажить мой прекрасный лик? Я буду принадлежать тому, кто совлечет с меня покрывало; я подарю ему мир и спокойствие и двух прекрасных детей: Знание и Добролюбие.
И ответил некий голос: «Бессчетны сонмища тех, кто желает тобой владеть. Но ты девственница, и пребудешь ею до скончания времен. Ни один человек, рожденный смертной женщиной, не останется в живых, если совлечет с тебя покрывало, о Истина! Это дано только Смерти!»
Истина протянула руки и возрыдала, ибо ищущие так и не смогут ее найти, узреть ее лик.
— Как видишь, — сказала Айша, когда кончила переводить надпись, — народ древнего Кора поклонялся богине Истины; в ее честь он возводил святилища, ее он искал, хотя и понимал всю тщету этих поисков.
Окидывая прощальным взглядом это аллегорическое творение искусства, я восхищался его чистотой и совершенством; казалось, в этой мраморной темнице заключен лучезарный живой дух, вселяющий в людей самые возвышенные благородные мысли. Никогда, пока я жив, не забуду это поэтическое видение красоты, воплощенное в камне; сожалею только, что не могу достойно его описать.
Мы повернулись и через обширные, залитые луной дворы направились в ту сторону, откуда пришли. Этой статуи я больше никогда не видел, что особенно огорчительно, так как на большом каменном шаре, символическом изображении мира, можно было смутно различить какие-то линии; возможно, при свете дня мы увидели бы карту вселенной, как ее представляли себе обитатели Кора. Во всяком случае, изображение земли в виде шара, свидетельствует о том, что эти древние поклонники Истины уже обладали элементарными научными знаниями.
Над бездной
На другой день глухонемые слуги разбудили нас еще до рассвета; и к тому времени, когда мы протерли глаза, наскоро умылись в родниковой воде, которая все еще заполняла остатки мраморного бассейна в центре большого северного прямоугольного двора, Айша уже стояла возле паланкина, готовая продолжать путь, в то время как старый Биллали и два носильщика собирали наши вещи. Она как обычно закуталась в покрывало (уж не заимствовала ли она, кстати сказать, эту мысль у неизвестного создателя мраморной Истины?). Я заметил, однако, что у нее необычно подавленный вид — ничего похожего на обычную жизнерадостность и гордую осанку, которая выделила бы ее среди многих тысяч женщин того же роста и сложения, будь даже они все в покрывалах. При нашем приближении она подняла опущенную голову и приветствовала нас. Лео спросил у нее, как она почивала.
— Плохо, мой Калликрат, — ответила она, — плохо. Всю ночь мне снились странные ужасные кошмары, и я не знаю, что они могут предвещать. У меня такое чувство, будто мне угрожает большая беда, но какая беда может со мной случиться?.. Хотела бы я знать, — добавила она в приливе неожиданной нежности, — хотела бы я знать, мой Калликрат, если бы что-нибудь и впрямь случилось со мной, если бы я покинула тебя, вспоминал бы ты меня с любовью, ждал бы меня, как я столько веков ждала твоего возвращения? — Прежде чем Лео успел ответить, она продолжала: — Пора отправляться, нам предстоит еще долгий путь; прежде чем в небесной голубизне народится новый день, мы должны достичь Обиталища Жизни.
Через пять минут мы уже шли через город; его развалины, смутно маячившие с обеих сторон в предутренних сумерках, одновременно и восхищали, и подавляли своим величием. Как раз в то мгновение, когда над всем этим баснословным запустением золотой стрелой пронесся первый луч солнца, мы уже достигли дальних ворот города, оглянулись в последний раз на величавые остатки седой старины, развалины зданий и колонн, все (исключая Джоба, который не находил во всем этом ничего привлекательного) глубоко вздохнули, сожалея, что у нас нет времени для более тщательного осмотра, и, перейдя через глубокий ров, вновь оказались на равнине.
Вместе с солнцем поднялось настроение и у Айши; когда пришло время завтракать, она была уже в обычном состоянии духа и с улыбкой приписала свое недавнее дурное настроение влиянию того места, где спала.
— Эти варвары говорят, что Кор — заколдованный город, — сказала она, — и, подлинно, я готова им поверить, ибо лишь один раз в своей жизни провела такую мучительную ночь. Я хорошо помню ее. Это было в том месте, где ты лежал у моих ног мертвый, Калликрат. Никогда больше туда не пойду, это не к добру.
После короткого привала для завтрака мы больше нигде не задерживались и к двум часам дня были уже у подножия отвесного края кратера, который стеной уходил вверх на полторы-две тысячи футов. Здесь мы остановились, что меня нимало не удивило, ибо я не представлял себе, как мы сможем продолжать путь.
— Ну, а теперь, — сказала Айша, сходя с паланкина, — начинается самое трудное. Здесь мы должны оставить всех этих людей: дальше мы пойдем одни. — И, обращаясь к Биллали, добавила: — Ты вместе с рабами будешь ждать нашего возвращения. Мы должны спуститься завтра днем; если нас не будет, все равно жди.
Биллали смиренно поклонился и сказал, что ее августейшее повеление будет выполнено, даже если ему придется ждать до глубокой дряхлости.
