Александр Иванченко - Повести студеного юга
Кампанией кто-то явно дирижировал, и всем было понятно, что газеты переменили свою позицию отнюдь не бескорыстно. Но как закон есть закон, так ребенок есть ребенок. У здания суда с утра до вечера колыхались многолюдные толпы с плакатами: «Отдайте сиротке маму! Наши сердца с тобой, Элеонора! Прокурор Джорден, вы инквизитор!»
Все прежние газетные статьи, направленные против Элеоноры, в один день были забыты. Мегеры-миллионерши больше не существовало. Там, за стенами предварительного заключения, томилась под стражей женщина-героиня, мать, подобная гордой львице.
Элеонора вышла на свободу, как маршал на парад победителей.
Спустя несколько дней она отдала сына в сиротский дом. В газетах, однако, об этом не появилось ни слова. Мелькнуло только короткое сообщение, что Элеонора Кингсли, бывшая Фридман, из Нью-Йорка переехала на постоянное местожительство во Флориду. То, как она поступила с сыном, для газет и публики осталось тайной. Само собой разумелось, что ребенок уехал вместе с матерью.
Поселившись в пригороде Майами, она жила в огороженном чуть ли не крепостной стеной семиэтажном доме, из которого, если верить майамцам, лет семь никуда не выходила и не принимала никаких гостей. У внешнего подъезда, похожего на тюремные ворота с проходной, неотлучно дежурили дюжие негры, пропускавшие во двор только тех, кто там работал или нужен был Элеоноре по делу.
Весь свой дом она превратила в огромную псарню, или, как его называли в Майами, «собачий рай». Цоколь и первый этаж — кладовые и кухня, от второго этажа до шестого включительно — собачьи палаты, на седьмом — лазарет (собачий же), комнаты для обслуги и апартаменты самой Элеоноры.
Глядя на такое диво, можно было подумать, что одинокая миллионерша сошла с ума. Но рассудок Элеоноры не помутился. Она все делала в здравом уме, преследуя вполне конкретную цель.
Как ни странно, на мысль построить дом-псарню ее натолкнул прокурор Джорден. Когда он произносил свои страстные речи, она смотрела на него с великим удивлением. Никогда раньше ей не приходило в голову, что в том, как она вела себя с Израэлем, могло быть что-то предосудительное и тем более опасное. Да, она хотела ласки и поклонения, но ведь на то она и женщина. Нельзя насиловать человеческие чувства? Но кто же их насиловал? Ему не запрещалось чувствовать что угодно, только… Вероятно, она так и не поняла, в чем заключалась ее главная вина, но, слушая прокурора, нашла в его словах ответ на вопрос, как жить дальше. Джорден сказал, что человек — не собака, которая ластится к хозяину и всячески изъявляет ему свою преданность только потому, что он хозяин.
Это была идея. К черту человека, да здравствуют собаки!
Тем временем Поль воспитывался в сиротском доме в Чикаго. Видимо, оставлять его в Нью-Йорке, где он родился и где было много людей, хорошо знавших Израэля (сам Израэль эмигрировал в Америку из Германии и родственников в Штатах не имел), Элеонора не рискнула. Боялась, наверное, как бы невольно не получилось огласки.
Когда Поль подрос и стал спрашивать, кто были его родные, воспитатели говорили ему, что он подкидыш.
Якобы к одеяльцу, в которое он был тогда завернут, кто-то приколол лишь записку с датой рождения и полным именем: Пауль Исаак Файнштейн.
Только через семнадцать лет, уже будучи студентом второго курса Чикагского института художеств, Поль получил анонимное письмо, ошеломившее его сильнее грома среди ясного неба. Элеонора Кингсли, эта собачница-миллионерша из Майами — его мать!
Сомнений быть не могло. К письму, которое скорее можно было назвать объяснительной запиской, анонимный автор приложил вырезки из газет (статьи о судебном процессе над Элеонорой и портреты маленького Поля) и две фотокопии: свидетельство о рождении Поля Израэля Фридмана, сына Израэля Исаака Фридмана и Элеоноры Фридман, урожденной Кингсли, а также контракт, заключенный Элеонорой Фридман, урожденной Кингсли, с администрацией сиротского дома № 9 (Чикаго), по которому она передавала на воспитание в означенный сиротский дом своего сына Поля Израэля Фридмана, в дальнейшем Пауля Исаака Файнштейна, обязуясь оплатить все расходы по воспитанию указанного ребенка до его совершеннолетия и сверх того сделать взнос в пользу сиротского дома № 9 (Чикаго) в сумме сто тысяч долларов.
Все совпадало: имя и фамилия (в дальнейшем), число и год рождения, номер и адрес сиротского дома. Документы были настолько убедительны, что администрация дома, к которой сразу же обратился Поль, ничего не смогла опровергнуть.
Первым его побуждением было немедленно ехать в Майами. Но автор письма советовал не торопиться и не надеяться, что, увидев сына, мамочка будет счастлива. Отказавшись от него семнадцать лет назад и не подавая все эти годы о себе никаких вестей, она ясно дала понять, что его судьба ей безразлична. Пока ему не исполнилось восемнадцать лет, у него было право через суд попросить назначить себе опекуна и потребовать в этой связи соответствующую долю семейного капитала, но теперь, когда он вступил в свое совершеннолетие, все значительно осложняется. Предъявить Элеоноре Кингсли обычный судебный иск уже нельзя, так как, достигнув совершеннолетия, дети при живых родителях теряют имущественные права на их собственность. Но этот вопрос еще не поздно решить другими средствами. Времени для серьезных действий осталось немного, однако всякая поспешность здесь может только повредить. Прежде чем предпринять тот или иной шаг, нужно все тщательно взвесить. Для этого Полю понадобится, конечно, квалифицированная юридическая помощь, которая повлечет за собой определенные расходы. Очевидно, если учесть размеры будущего выигрыша, затраты будут немалые и Поль в его теперешнем финансовом положении найти необходимую сумму не сможет, но он, автор настоящего письма, и его друг, опытный адвокат, готовы помочь ему без предварительной оплаты. Если он согласен, а они полагают, что с его стороны не принять дружескую руку в данном случае было бы неразумным, ответ следует направлять по адресу…
Анонимные доброжелатели старались напрасно. Поль, узнавший наконец, что он Поль, а не Пауль, читал страшную правду и ничему не верил, не мог поверить. Понимая умом всю неопровержимость документов и все то предательство, которое с чиновничьей бесстрастностью было зафиксировано в контракте Элеоноры Фридман и администрации сиротского дома, он не испытывал ничего, что хоть отдаленно походило бы на желание мстить. С оглупляющей радостью твердил про себя: «Поль Израэль Фридман, в дальнейшем Пауль Исаак Файнштейн. Элеонора Фридман, урожденная Кингсли…» Какой бы ни была эта женщина, в чем бы ее ни винили, она — его родная мать. Она нашлась, и это было главным, на этом сосредоточилось все: мысли, чувства, весь мир.
