Дмитрий Скалон - Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году
Любуясь и гуляя по саду, несмотря на дневной свет, можно было вообразить себя в пленительных садах Армиды; казалось, природа спорила с воображением и побеждала самые смелые его мечты необычайным разнообразием и красотою растительности.
К 6 часам мы опять приехали в Джезире, к парадному обеду. Вице-король принял Его Высочество в большом киоске, который известен как великолепнейший образчик мавританской архитектуры. Тонкий стол, чудное вино, любезные собеседники, все способствовало самому приятному времяпровождению. Вечером мы посетили театры и еще успели погулять по городу.
8 ноября, в 10 часов утра, нас опять усадили в парадные кареты и мы поехали проститься с вице-королем и поблагодарить его за радушный прием. В свою очередь и он приехал к Его Высочеству благодарить за посещение его страны. Выйдя от Великого Князя, хедив любезно обратился к нам с сожалением, что мы слишком мало погостили в Каире.
– Надеюсь, – заметил он, – что Вы еще раз приедете на более продолжительное время, зимою, которая очень хороша в Каире, хотя, конечно, Петербург представляет более удобств и увеселений.
Простившись с хедивом и получив на память от него большие фотографические портреты, мы поехали посмотреть еще Булакский музей. Мариэт-бей встретил Великого Князя и стал показывать свое детище. Собранная им коллекция египетских древностей, чрезвычайно замечательна и поражает множеством высокохудожественных произведений, созданных за три, за четыре и более столетий до нашей эры. Но поразительнее всего, что лучшие произведения принадлежат отдаленнейшим эпохам. Мариэт-бей это объяснял, переходя от одной вещи к другой, говоря при этом, что до сих пор исследованы памятники Египта, в которых мы наблюдаем упадок и зрелый возраст в жизни этого народа, но юношеский его период и младенческий еще не найдены. Особенно наше внимание обратили на себя: чрезвычайно законченная, из черного нефрита, голова фараона Менефта – того самого, который погиб, преследуя израильтян; управитель с палкой – резанный из дерева и притом такой работы, что любой бы скульптор с гордостью подписал на нем свое имя; жрец Изиды, которая изображена в виде коровы, причем у жреца сделан двойной подбородок – чудо по тонкости и совершенству работы. Все осматривающие музей считают долгом провести пальцем под его подбородком, до того он апетитен. Женские украшения, ожерелья, запястья, кольцы, ларцы для драгоценностей поражают мелкою отделкою деталей и изяществом вкуса, но есть, конечно, и множество вещей, которые имеют цену только для археолога. С тех пор, как основан Булакский музей, помимо его никто не имеет права что-либо вывезти из Египта, и вещь выпускается из страны только в том случае, если в музее уже находится подобный приобретенному экземпляр. На базаре в Каире торгуют египетскими древностями, и их можно найти в изобилии, но все это по преимуществу более или менее искусные подделки.
Около двух часов налетел шквал и сломал верхушку фок-мачты
9 ноября, в 7 часов утра, мы были на станции железной дороги, и через полчаса поезд понес нас в обратный путь к далекой родине. Оба принца Тефик и Хассан провожали Великого Князя. Переезд от Каира до Александрии, Нильскою дельтою, мы совершили в 4 часа времени.
Мимо нас проносились: деревушки, сады, города, каналы, канавы; мы переехали через Дамиэттский рукав Нила и к полудню были в Александрии.
Александрию, мы, в буквальном смысле слова, пролетели. Подъезжая, видели множество загородных вилл в садах; нам называли их хозяев – все больше сановников и богатых негоциантов; самый город объехали в колясках, полюбовались на иглу Клеопатры, заехали в дом и сад одного грека-негоцианта из Одессы, русского подданного, подивились его богатству и роскоши; прокатились по площади, украшенною конною статуею Мехмет-Али; затем, позавтракав в отеле, пройдя через дворец, сели в катера и к 3½ ч. были на «Харбие». Александрия оставила впечатление далеко не восточного, а всего скорее уже европейского города; только пальмы и бананы противоречили впечатлению и напоминали, что нам предстоит еще трехдневный переезд до Бриндизи.
Через малое время начались салюты с военных судов и крепости; мы подняли якорь, повернули на кливерах и вышли в открытое море.
Ветер был довольно свеж; многих стало укачивать; к обеду собралось всего десять человек, но после супа и эти стали исчезать, в том числе я из первых выскочил на палубу, взобрался на рубку и часа три сидел, боясь пошевелиться, глядя все больше в небо, да на верхушки мачт. Кстати на палубе кипела работа, подымали и крепили паруса, строились, расходились, тянули веревки, лазали по вантам и реям и все это, то по барабану, то по команде, то по беспрерывным свисткам. Собравшись, наконец, сойти в каюту, я только раз взглянул за борт и быстро спустившись вниз, успел лечь в постель и заснуть.
На следующий день погода разыгралась не на шутку; нас так и кидало; проснувшись, я захотел одеться и встать, но не тут-то было, за попытку поплатился и – пришлось покориться неизбежной судьбе.
Что за отвратительное ощущение морская болезнь! Я хоть не очень страдал, однако же и на меня она навела полнейшую апатию. Лежишь как пласт и становишься равнодушным ко всему; никакие мысли хоть на минуту не в состоянии развлечь – все противно; хорошо, если нападет от слабости дремота или полузабытье, а то каждое движение судна вниз просто выворачивает всю внутренность.
Около 2 часов дня налетел шквал и сломал верхушку фок-мачты. От треска при ее падении на палубу, мы встревожились, а С… прибежал вниз и кричит:
– Вставайте, ребята!
– Что такое?
– Гибель фрегата Медузы! Фок-мачту уже сломало! Чего вы тут! Вставайте!
Но нет!.. Всем нам было не до шуток, никто из нас не потревожился и даже не полюбопытствовал подняться наверх, чтобы посмотреть на бурю. Около 3 часов стало тише. Мы подошли к острову Кандии и укрылись от ветра. Я почувствовал голод; попросил есть, поел, а вскоре затем встал и вышел на воздух, где пробыл до вечера.
На другой день, одиннадцатого, меньше качало; мало-помалу стали появляться на палубе измятые физиономии товарищей. Весь день провели наверху; по временам ветер разводил волнение, покачивало сильнее, даже раза два обдавало палубу, но вообще было настолько сносно, что почти у всех разыгрался аппетит и всякий по мере сил и возможности ел. Перед обедом играл хор музыки, и мы забавлялись, слушая переложение местных мелодий на европейский лад, нечто вроде масла с водою. Двенадцатого море совсем стихло, все оживилось, у всех движение, стали развязнее, перестали покачиваться и хвататься за что попало, чтобы не упасть; и говор стал шумнее, а за завтраком все, собравшись в столовой каюте, ели и пили уже с удовольствием.
