Михаил Володин - Индия. Записки белого человека
Глава 23
«Вот ты и улетел!»
Пангонг-Тсо
По дороге к озеру Пангонг на перевале Чанг-Ла рядом с воинским постом находится самый высокий в мире — 5289 метров! — туалет. Дорога считается стратегической (не из-за туалета, конечно, а из-за того, что ведет к границе с Китаем), нешуточно охраняется и в отличие от других высокогорных дорог Ладакха открыта для транспорта круглый год.
Когда-то озеро Пангонг — одно из самых больших в Азии — было частью Тибета, теперь три четверти его длины находится на китайских территориях. Заезжать можно вдоль берега лишь на глубину семи километров, дальше пограничные посты. И всё. Ни селений, ни людей. Только вода и горы.
— Джулэй! — повторил я приветствие погромче и на всякий случай еще раз постучал в полуприкрытую дверь.
Где-то в доме послышались шаги, а затем и ответное «джулэй». В проеме возникла старуха с ребенком на руках.
— Можно переночевать? — спросил я по-английски.
Вместо ответа старуха прокричала что-то в глубину дома, оттуда раздался шум, и вскоре в дверях показалась сначала голова, а затем и ее хозяин.
— Джулэй, — повторил я еще раз ладакхское «здрасте» и получил в ответ фразу на вполне приличном английском:
— У полной луны тридцать три здрасте.
Старик выглядел не более нормально, чем его речь. На одной ноге у него была кроссовка, на другой — тапок. Выше шли штаны с ширинкой без единой пуговицы и старый домотканый свитер. Старик стоял в дверях и улыбался. И улыбка выдавала его безумие больше, чем одежда. Он кривлялся, как ребенок, выставляя напоказ зубы и щуря глаза.
— У вас есть свободные комнаты? — спросил я, ни на что не надеясь.
— Конечно, — сказал старик, продолжая строить рожи. — Третий этаж пустой!
Он явно над нами издевался — разговор шел на пороге видавшего виды двухэтажного дома, одиноко стоявшего у подножья горы. Из четырех видневшихся на берегу озера домов этот был последним. Вместе с разговором с безумным стариком исчезала надежда на нормальный ночлег.
— Стоило переться шесть часов, чтобы тут же отправиться назад в Лех! — недовольно бросил Том. Все это время англичанин молча стоял рядом. Позади в джипе остались еще двое наших спутников, Пит и Гарри. Как нормальные австралийцы, они были изрядно ленивы и предоставили вести переговоры нам с Томом. Где ночевать, их так же мало волновало, как и все прочее — когда обедать, куда ехать и что смотреть. По сути, им и озеро было «по барабану»! Всю дорогу они наяривали в две гитары регги и были так поглощены игрой, что не замечали происходящего вокруг. В ста метрах от джипа лежало Пангонг-Тсо — самое красивое из когда-либо виденных мной озер. А из джипа доносилось задорное попурри из мелодий великого растамана.
Озеро Пангонг — это узкая соленая ванна на высоте четырех с лишним километров на краю света! Чтобы сюда добраться, надо получить специальный пропуск, пересечь занесенный снегом пятикилометровый перевал Чанг-Ла, проехать пять военных постов… И вот, преодолев все это, мы должны уезжать несолоно хлебавши!
— Дедушка! — исторг я из себя вопль, словно хозяин был не сумасшедшим, а глухим. — Где здесь можно заночевать?
— Везде, — сказал улыбающийся старик и обвел рукой окрестности.
Я с трудом подавил желание как следует потрясти его. Том, выругавшись, развернулся и направился к джипу. И в этот момент из-за угла дома вышла молодая женщина. Ее одежда была в козьем пуху, в руках она несла невесть как попавшую в эту глухомань картонную коробку из-под телевизора «Сони», до краев наполненную тем же пухом.
— Можете остаться на ночь, — сказала молодая хозяйка таким тоном, словно это ее я спросил о ночлеге. Она поставила коробку у дверей и пошла показывать нам комнату в сарае по соседству.
Озеро было узким и длинным. Зажатое между двух хребтов, оно тянулось на сто тридцать километров вглубь Тибета. Горы на противоположном берегу смотрелись присыпанным снегом песчаным карьером, а соленая вода — памятным с уроков химии раствором медного купороса. Сходство подкреплялось абсолютной прозрачностью и безжизненностью глубин: ни растений, ни рыб видно не было. Я опустил ногу и тотчас же выдернул: вода была ледяной, купаться расхотелось.
Склоны с нашей стороны были едва тронуты вечерней тенью, но казались темнее из-за множества загонов для коз. Плоские, уложенные друг на друга камни выстраивались в изгороди, а те на сотни метров в одну и в другую сторону от дома делили землю на квадраты. Внутри пряталась темнота. От берега к дому между загонами шла дорога.
Ко времени нашего приезда козы были загнаны в яму за домом и жалобно блеяли. Сейчас их голоса соперничали со звуком гитар, несшимся из сарая. Из-за одних только этих коз стоило переваливать через снежные хребты и проделывать многочасовой путь! Животные были столь изящны, что я надолго застыл у каменной ограды, наблюдая за ними. Пышная шерсть делала коз крупнее тех, что встречаются в среднерусской полосе. Их головы были украшены длинными — у одних кривыми, у других закрученными в спираль — рогами, придававшими глупым мордам характерное надменное выражение. Козы сгрудились в углу, а женщины — старуха, ее дочь и еще одна незнакомая индианка — по одной выхватывали их за рога и, резко крутанув, чисто борцовским приемом укладывали на бок. Потом, собрав пальцы в щепоть, мелкими движениями выщипывали пух на горле и складывали его в отдельную коробку. Когда с нежнейшим сырьем для пашмины[38] было покончено, наступала очередь прочей шерсти. Женщины брали металлические расчески и, не церемонясь, проходились вдоль всего тела, выдирая клочья более дешевого пуха. Вот в эти-то моменты драгоценные кашмирские козы и блеяли особенно жалобно.
Тем временем гитарный бой изменился. Я прислушался: казалось, ребенок в отсутствие взрослых добрался до инструмента и вначале робко, а потом все смелее дергает струны. По временам из сарая раздавался дружный хохот.
Я поймал себя на том, что испытываю к спутникам скрытую неприязнь. Жить в окружении людей, которые в два раза моложе тебя, с одной стороны, полезно — это стимулирует и порой позволяет забывать о собственном возрасте. С другой стороны — утомительно. Я, похоже, переживал вторую стадию: меня раздражали и гитары, и корявый австралийский акцент, и незнакомый сленг. Но больше всего угнетала моя собственная реакция на все это! Точно так же злились родители, глядя на чужие им приметы моей юности. По опыту я знал, что, если в такой момент ничего не предпринять и дать настроению овладеть тобой, можно и вовсе потерять контакт: вторично эти дурацкие двадцатилетки в компанию просто не пустят!
