Григорий Федосеев - Злой дух Ямбуя
Большая ночная птица прошмыгнула низко над котловиной и, исчезая во мраке, бросила протяжно: «Куу-и… Куу-и…».
Стою у тела Елизара. Рядом у ног лежит Загря. Он как будто оглох, потерял чутье. Тяжело дышит и, изредка вытягивая морду, безучастно смотрит в пустое небо.
«Неужели Загря после этого случая будет бояться медведя?» — с горечью подумал я.
Накрываю Елизара телогрейкой, отброшенной рысью. Укладываю Загрю под холмиком. Боже, еще только одиннадцать часов, а я уже поглядываю на восток, жду рассвета. Как нестерпимо медленно тянется время!
Неодолимой тяжестью наваливается сон. Не знаю, как бороться с ним… Одним рывком разрываю рубашку на груди — так, кажется, легче.
Дремлют скалы, мари. За каменными грядами Ямбуя спят люди, бубенцы на шеях оленей, речные перекаты. Все спит, и только я один стою, будто распятый, у холмика.
Незаметно теряю связь с окружающим, опять забываю, зачем я здесь, кого жду. И кто-то добрый незаметно уводит меня в чудесный мир, не знающий тревог…
Из рук выпадает карабин, больно бьет по ноге, и я вырываюсь из пагубного забытья. Сбрасываю телогрейку, разорванную рубашку. Остаюсь полуголым с патронташем на животе. Проходят минуты. Мороз впивается в тело. Пальцы замерзли, не подчиняются мне. Я дышу на них, растираю, пока они не оживают. Сам немного отогреваюсь.
И, как всегда в трудные минуты, вспоминается далекий родной Кавказ, с седыми снежными вершинами, со сторожевыми пиками, с тенью чинар, с костром под ними, с пасущимися конями на душистой поляне и с луною, холмы, что виднелись за станицей, таинственные дебри лесов… Эти грезы детства ушли со мною в жизнь светлыми; я храню их, как бы проверяя временами: о чем мечтал еще веснушчатым мальчишкой у околицы и чего добился в пятьдесят…
Вскакивает встревоженный Загря. И вдруг взгляд задерживается на светлой полоске под темным сводом стланика, метрах в двадцати от меня. Пытаюсь вспомнить, была ли она раньше? Отвожу взгляд влево и снова подвожу его к пятну. Нет, не была!
Прикладываю ложе к плечу.
Но не успеваю выстрелить — пятно исчезает.
Вижу, правее, в том же провале, снова появляется пятно, но больше и яснее. Это, кажется, белая манишка на груди людоеда.
Чувствую, как в меня впиваются звериные глаза, и будто полчища муравьев бегут по спине вверх и вниз… Пятно приземлилось, сузилось, зверь как будто готовится к прыжку.
Выстрел моргнул ярким светом. Я увидел зверя. В следующее мгновенье он метнулся к закрайку, упал и остался на еле заметном ягеле темным бугром.
С трудом переставляя ноги, неслышно подошел к нему. Зажег спичку… У ног лежала убитая росомаха.
Ноги подламываются, не могут удерживать тяжесть тела. Опускаюсь на землю, приятная слабость растекается по всему телу. Нащупываю руками Загрю, прижимаю к себе. И вдруг в полудремоту врывается вой: «Ую-ю!..»
Вскакиваю.
Это ветер. С жутким посвистом он налетает на стланик, расползается по склонам гольца, уходит на болота. Повалил густой, липкий снег. Будет ли когда-нибудь конец этой ночи! Или так и останутся мрак, холмик и воющий стланик?
У подножья гольца протяжно взревел зверь. Мне почему-то показалось, что в руках у меня не карабин, а палка. С ужасом ощупываю ружье: не начинается ли у меня галлюцинация?
Возникают новые сомнения: а есть ли в карабине патроны?.. С нервной поспешностью отбрасываю затвор и с облегчением убеждаюсь, что все в порядке.
Чертовски обидно, но что поделаешь, если мне сегодня не везет.
До рассвета еще два часа — целая вечность. Вряд ли так долго я смогу бодрствовать. Всю ночь стою на ногах, как за какую-то провинность. И не сойду Ли я с ума от этих безнадежных ожиданий? Разве уйти из котловины, забраться в россыпи, разжечь костер?.. Но и там, у огня, не спасешься от людоеда. Да и нельзя бросить Елизара.
Ударил дятел. Расползся долгожданный звук по зарослям, свалился в равнину.
На востоке горизонт отделился от хмурого ночного неба. Тронулись тени. И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах послышался птичий гомон…
Утро. Какое счастье! Даже не верится, что я дождался его, что снова увижу людей, солнце, смогу отогреться у костра.
— Ого-го!.. — перекрывая звуки наступающего утра, сползает с россыпей человеческий голос.
— Ого-го! — отвечаю я и окончательно убеждаюсь в том, что я жив и что уже утро.
Слышу людские голоса. Хочу пойти навстречу товарищам, но не могу сдвинуться с места — ноги не мои. Из чащи с берданой наготове высовывается Карарбах. Я пытаюсь улыбнуться. У старика на морщинистом лице вспыхивает удивление. Он вскидывает ружье на плечо и, вытянув вперед руки, спешит ко мне. Хлопает загрубевшей ладонью по моему плечу и что-то бормочет на своем непонятном мне языке.
За ним появляются Цыбин, Павел, Долбачи. Они разом подходят к Елизару, снимают шапки. И все мы долго стоим молча.
У Павла затуманились глаза, дрогнули подбородок и губы. Он опустился на колени.
— Прости, Елизар, я не думал, что так получится, — прошептал он. Ко мне подошел Цыбин.
— Здесь, видимо, все против нас, — проговорил он. — Было страшно?
— Хорошо бы сейчас костер развести и согреться, потом все расскажу.
Карарбах и Долбачи не стали дожидаться моего рассказа. Им захотелось самим разгадать, что произошло в котловине ночью. Они долго ходили по просветам в кустарниках, рассматривали следы. Потом подошли к убитой росомахе.
Стланиковые дрова разгораются быстро. Лежа у костра, я с наслаждением глотаю горячий, смольный, разбавленный дымком воздух, подставляя огню то грудь, то спину. Я не сопротивляюсь усталости, отдаюсь ей полностью и засыпаю.
Глава 17
МОГИЛА ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ
Меня будит неожиданный звук, будто гул набатного колокола в широкой степи. Хаотически всплывают, как нечто очень далекое, жуткие отрывки ночи, рев зверя и клыкастая пасть медведя.
Со страхом открываю глаза. Вечнозеленый стланик окружает меня кольцом одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука на ней, ни шороха. Кто-то стоит с ружьем у костра. Знакомый овал спины и латки на одежде.
Кто этот человек и почему днем горит такой большой костер?
Человек подходит ко мне, улыбается, помогает подняться. С трудом встаю, все болит, ноги не повинуются.
— Хорошо спал? — спрашивает он, ощупывая меня пристальным взглядом.
Я молча киваю головой.
Лицо у него плоское, будто молотом приплюснутое, где-то уже встречалось мне, но где — никак не вспомню!
— Моя вода тащи, чай варим, потом ходить будем, а ты хорошо кругом смотри, — предупреждает он меня и, захватив чайник, скрывается в чаще.
