Владимир Санин - Новичок в Антарктиде
Не доверяй первому впечатлению, читатель!
Пришло время рассказать об одном участнике антарктической экспедиции, незаурядная личность которого произвела на меня наиболее сильное впечатление. Но к такой оценке я пришёл далеко не сразу. Поэтому прошу принять эту порцию размышлений как закуску перед блюдом, которое по вине повара задержалось на кухне и подаётся со значительным опозданием.
Первое впечатление самое верное? Чушь! Убеждён, что этот афоризм просто словесная красивость, порождённая поверхностным умом. Первое впечатление редко бывает верным. Это было бы даже обидно для человека — быть сразу понятым, словно ты не венец творения, вершина и гордость живой природы, а только что продравший глаза и с тупым изумлением взирающий на мир щенок.
Есть две возможности понять человека: либо пережить вместе с ним острую ситуацию, либо съесть пуд соли. Лучше, конечно, острая ситуация, но ведь не всегда под рукой окажется более или менее подходящий пожар или наводнение. Надёжнее всего соль. Проживёшь с человеком кусок жизни, увидишь, как он работает и как относятся к нему люди, над чем он смеётся и что его печалит, и, может быть, поймёшь его. Во мне всегда вызывает сочувствие работник отдела кадров, которому для понимания человека выделяется от силы десять-двадцать минут. Согласитесь, что нужно обладать проницательнейшим умом, чтобы за столь ограниченный отрезок времени определить, кто к тебе явился на приём — гений или прохвост.
Вот почему кадровик вынужден верить не человеку, а его документу — человека в дело не подошьёшь…
Итак, не доверяй первому впечатлению, читатель, и тебе не придётся себя упрекать, как пришлось автору этих строк.
Вернусь немного назад, к периоду нашего перехода в Антарктиду. Начальника экспедиции я видел ежедневно на диспетчерских совещаниях, проходивших под его председательством. Руководство «Визе», начальники антарктических станций и отрядов собирались в конференц-зале, а к десяти часам из смежного с залом кабинета выходил Владислав Иосифович Гербович и садился в своё кресло во главе стола. Замечаний опоздавшим он не делал, не слушал их оправдательного лепета и лишь бросал на них мимолётный взгляд, который нарушители дисциплины с приплатой обменяли бы на самую жестокую выволочку.
С первого взгляда Гербович к себе не располагал — слишком суров и неприступен. Казалось, он делает максимум возможного, чтобы подчеркнуть грань, разделяющую простых участников экспедиции и её полновластного начальника. Правда, знавшие его люди говорили, что Гербович ни шагу не ступит, чтобы снискать себе дешёвую популярность, что раскроется он потом, в деле, но для меня это было слабым утешением — шло время, а о человеке, возглавляющем экспедицию, я почти ничего не знал.
Попробую нарисовать его портрет.
Очень высокий, как теперь говорят, баскетбольного роста сорокадвухлетний человек, стройный, как только что выпущенный из училища офицер. Широкие плечи, мощная грудь, мускулистые руки изобличают большую физическую силу, — пожалуй, начальник был самым сильным человеком в экспедиции. Иссечённое полярными ветрами неулыбчатое лицо, твёрдые скулы боксёра, под прорезанным глубокими морщинами высоким лбом — холодные, со льдом светлые глаза. И неожиданно тихий, спокойный голос: когда начальник говорил, воцарялась полная тишина, иначе ничего не услышишь.
Раза два я вынужден был по делам обращаться к начальнику; оба раза он с пониманием отнёсся к моей просьбе, но не дал ни единого шанса перевести разговор на внеслужебные темы. Теперь-то я понимаю, что не только я к начальнику, но и он ко мне присматривался, но тогда каждая встреча оставляла осадок неудовлетворённости и, признаюсь, детской обиды: неужели, чёрт возьми, он не находит во мне ничего интересного? Неужели он бесконечно далёк от всего, не имеющего отношения к дрейфующим и антарктическим станциям? И есть ли вообще у него друзья?
Потом я узнал, что друзья у него есть и ноша их нелегка: с друзей Гербович спрашивал куда строже, чем с остальных подчинённых; узнал, что круг его интересов широк и разнообразен, что у него есть своя, выработанная годами точка зрения на взаимоотношения начальника с коллективом, начисто исключающая всякую фамильярность и превыше всего ставящая уважение и доверие, завоёванное в совместной работе; что сын сибирской крестьянки и потомка бунтарей-поляков, сосланных царём «во глубину сибирских руд», он унаследовал от родителей нетерпимость ко всему показному и несправедливому, превосходный ум и железную волю, которую закалил годами дрейфа на станциях «Северный полюс» и в трех антарктических экспедициях.
И по мере того как я это узнавал, моя симпатия росла, и наконец превратилась в глубочайшее уважение и личную привязанность.
А тогда, в период похода к берегам Антарктиды, наши отношения были абсолютно прохладными. Я приходил на диспетчерские совещания, слушал приказы и выступления начальника, улыбался его остроумным шуткам, молча внимал «разносам» по разным поводам и думал про себя, что первое впечатление, увы, меня не обмануло.
Видимость я принимал за сущность, а сущность распознал не скоро.
Фрагменты из жизни начальника экспедиции
Как-то вечером мы выкачивали из-под нашего домика воду. Несколько часов поработали, а потом поставили на электроплитку чайник, заварили крепчайшего чаю и впервые разговорились. В дальнейшем наши чаепития стали традиционными; Владислав Иосифович оказался блестящим рассказчиком, и единственное, о чём я жалею, так это о том, что не записывал его рассказы на магнитофон. И ещё о том, что он мало говорил о себе. Но отдельные фрагменты из его биографии я узнал и записал две истории.
У людей, одержимых сильными страстями, не может быть гладкой и спокойной жизни.
Гербович родился в 1927 году и по праву рождения принадлежал к тому поколению советских мальчишек тридцатых годов, которые почти поголовно мечтали стать полярниками и лётчиками, потому что главными героями этого поколения были челюскинцы и папанинцы, Чкалов и Громов.
Но мечтали о полюсе все, попали туда единицы.
Дорога на полюс была долгой и трудной. Сначала молодой Гербович приехал учиться в Ленинград. В первые и голодные послевоенные годы он жил на стипендию, большую часть которой отсылал матери. Питался хлебом, морковкой и, для украшения жизни, покупал сто граммов конфет в день. В свободные часы подрабатывал на очистке подвалов, разгрузках, рубил по шесть кубометров дров в день и ещё ухитрялся заниматься самбо. Был истопником, электромонтёром, грузчиком. Овладел специальностями водителя всех видов полярного транспорта, взрывника, водолаза-аквалангиста, ледового разведчика — последовательно готовил себя к работе в высоких широтах. Несколько лет службы на Северном флоте — и демобилизованный морской офицер Владислав Гербович подошёл к порогу Института Арктики и Антарктики. Подошёл, отчаянно волнуясь: ради этого мгновения он отказался от военной карьеры, поломал сложившийся уклад жизни и фактически начал её с самого начала.
