Генри Мортон - Южная Африка. Прогулки на краю света
Итак, партия переселенцев 1820 года погрузилась на корабли и сквозь декабрьскую непогоду двинулась навстречу новой жизни. Интересно, что отъезд их совпал по времени с фактическим окончанием восемнадцатого столетия. Эхо недавних мятежей и громкие призывы к «радикальным реформам» — те самые звуки, в которых ухо герцога Веллингтона улавливало лишь бой эшафотных барабанов, — на самом деле знаменовали собой незримое рождение новой прослойки, английского среднего класса.
И хотя в тот момент никто еще этого не знал (да и не мог знать), но будущее Англии было уже не просто предопределено, но и отлично спланировано! Ибо в то самое время, когда корабли с переселенцами медленно скользили по водам Темзы, в Кенсингтонском дворце подрастало «замечательно здоровое дитя» — семимесячная девочка по имени Виктория. И были два мальчика — один пятнадцатилетний школьник из Уолтемстоу и другой, десяти лет от роду, в Ливерпуле. Первый мальчик носил экзотическое имя Бенджамина Дизраэли, второго же звали Уильям Юарт Гладстон.
Путешествие протекало не так уж плохо. Правда, в самом начале плавания случилось два неприятных инцидента: сначала один корабль возле Гудвинса сел на мель, но был вовремя оттуда снят; а затем другой налетел на скалы как раз напротив Гринвичского Королевского госпиталя. Появление маленькой флотилии у берегов Кабо-Верде вызвало переполох: британских переселенцев по ошибке приняли за пиратов и обстреляли. Слава богу, береговая батарея не отличалась особой меткостью — лишь одно ядро угодило в плотницкую каюту и повредило инструменты.
Эмигранты более трех месяцев провели в море. За это время наблюдались вспышки таких распространенных в восемнадцатом веке заболеваний, как оспа, корь и коклюш. Несколько человек умерли, но на смену им народились новые колонисты. На одном корабле плыла небольшая группа ирландцев, которые развлекали своих попутчиков постоянными ссорами и скандалами. На другом судне тоже разгорелся конфликт, но уже на религиозной почве. И стоит ли удивляться, что при таком количестве переселенцев — да еще из страны, которую в последние годы раздирали идеологические разногласия и классовая вражда — время от времени на борту возникали споры и даже драки. Кто-то делил власть, иные были недовольны своими лидерами и переходили в новые партии.
Однако выдавались и спокойные дни, когда ничто не омрачало счастья будущих колонистов. И было их немало! Наверное, в будущем переселенцы не раз станут вспоминать эти дни как самые счастливые. И то сказать, когда жестокая засуха погубит посевы, или тропический ливень смоет твою хижину, или же когда поутру за околицей обнаружится очередной труп — как не вспомнить безмятежные дни плавания, согретые надеждой на скорое прибытие в Землю Обетованную. Особенно хорошо было во время штиля, когда паруса бессильно опадали и корабли по несколько дней дрейфовали посреди изумрудного моря. Дети играли на палубе, мужчины рыбачили, женщины занимались хозяйственными делами. Можно представить, каким приключением стало это плавание для людей, ни разу в жизни не выезжавших за пределы Лондона. Они до сих пор с удовольствием обсуждали кратковременную стоянку на острове Сантьяго. Выяснилось, что у местных жителей весьма странная шкала ценностей: за старую поношенную куртку они давали двести апельсинов, дюжину кокосов да еще и козу с детенышем в придачу!
Короче, грядущие перспективы рисовались английским переселенцам в самом радужном свете. Однако уже первое столкновение с реальностью вселило в сердца людей оправданные опасения. Все корабли с интервалом в несколько дней или недель заходили в бухту Фалс-Бей, и вот тут-то колонисты впервые увидели свою новую родину. Взору их предстала дикая и варварская страна с устрашающими очертаниями горных вершин на горизонте. Пополнив запасы воды и провизии, колонисты продолжили плавание. Путь их лежал на север вдоль восточного побережья Африки. Здесь на берегу бухты Алгоа-Бей высился холм, которому в будущем предстояло превратиться в город Порт-Элизабет.
Прибыв сюда, корабли бросили якорь в полумиле от берега, и все путешественники сгрудились на палубе, разглядывая палаточный городок на холме. Там, среди палаток и тяжелых походных повозок расхаживали шотландские горцы из форта, полуобнаженные готтентоты и фермеры-буры. Чтобы высадиться на берег, путешественникам пришлось дожидаться прилива. Лишь тогда их перевезли на легких шаландах поближе к берегу. Последний участок пути они проделали на крепких спинах горцев или туземцев. Встречать вновь прибывших вышел сэр Руфан Донкин, не так давно овдовевший правитель колонии. Он собрал сколько смог палаток и вообще всячески помогал людям обустраиваться на новом месте. Сэр Руфан был 47-летним мужчиной, очень добрым и участливым. Он до сих пор оплакивал смерть молодой жены — за два года до того Элизабет Донкин скончалась в Индии от лихорадки.
Многие из переселенцев 1820 года в дальнейшем вписали свои имена в историю Южной Африки. Среди них следует назвать Эйлиффа, Боукера, Дэниэлла, Чейза, Кока, Карри, Годлонтона, Саути, Скэнлана, Шепстоуна и Шоу.
Итак, в первые месяцы 1820 года Южная Африка получила новое — уже третье по счету — вливание доброй европейской крови. Голландцы, ставшие первыми эмигрантами, принесли с собой нетерпимость семнадцатого века и собственные республиканские принципы. Вслед за ними приехали гугеноты, обогатившие Южную Африку религиозным пылом, а также чисто французской живостью и сообразительностью. И вот теперь появились британцы, и поначалу никто не мог разглядеть в этих замаскированных под фермеров людях будущих торговцев и предпринимателей. Однако дело обстояло именно таким образом: основным вкладом англичан стал запас коммерческой энергии и предприимчивости. Но не только. Английские переселенцы привнесли в южноафриканский менталитет особый британский патриотизм. Они, конечно, любили свою новую родину — так, как мужчина обычно любит жену. Но при этом в тайниках своей души сохраняли трепетное чувство к далекой Британии. Чувство это было похоже на привязанность взрослого мужчины к матери — женщине, которая когда-то дала ему жизнь.
3Пожалуй, самой интересной личностью среди переселенцев 1820 года оказался Томас Прингл — сын фермера из Роксбергершира, ставший впоследствии поэтом, журналистом и писателем. Перенесенная в детстве травма оставила Томаса калекой — он до конца жизни передвигался на костылях. Прингл обладал горячим темпераментом и был в равной степени подвержен как религиозной меланхолии, так и приступам безудержного веселья. Вальтер Скотт, которого Прингл почитал своим кумиром, отзывался о нем как о тщеславном и самоуверенном человеке. Хотя все шотландцы считались великими консерваторами, Прингл оказался поклонником радикальных идей новой эпохи.
