Евгений Вишневский - Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья
— Опять лагерь без присмотра оставили, — укоризненно говорит Петька, — а ну как в него нагрянет кто-нибудь?
— Разве что песец, — пожимает плечами Леша, — больше некому.
— Песец нам в палатке дел понаделать столько может, что не дай бог, — вздыхаю я.
— Это точно, — соглашается Константин Иванович. — Помню, как-то на Верхоянье ушли мы вот так же на пару дней в маршрут и лагерь оставили. Приходим, смотрим, вот тебе раз — нам зайцы рацию напрочь из строя вывели: всю изоляцию с проводов обожрали. Причем травы кругом — завались, да и в самой палатке — мука, крупа, соль, — нет, им изоляция по вкусу пришлась...
Только поднялись мы на гребень первого холма (отошли от лагеря не более километра), как начался дождь, который вскоре перешел в настоящий ливень. Мы с Петькой бросились назад, домой (геологи все-таки решили маршрут продолжить), и как же мудро мы поступили! Вода, которой в момент пропиталась вся тундра, по вездеходным колеям хлынула к нашей палатке. Насыпанные нами дамбочки из гравия стали сочиться водой, и уже через час она вплотную подошла к стенкам палатки. Мы с Петькой, схватив тазы, стали таскать щебенку и укреплять наши хилые водозащитные сооружения, при этом Петька все норовил отчерпывать воду лодочным черпаком. Минут через двадцать стало ясно, что эта героическая работа нашу палатку не спасет: вода прибывала со всех сторон. Мы бросили этот мартышкин труд (я имею в виду ирригацию) и стали спасать наше имущество: оружие, патроны, продукты, документы, личные вещи, спальные мешки. Сперва мы пытались все это водрузить на стол, но скоро поняли, что стола нам явно не хватит. Тогда на холме (это самая высокая точка поблизости) я поставил резиновую лодку (предварительно накачав ее), укрепил камнями и сверху накрыл брезентами, увязав их крепко-накрепко веревками. Вот в этот склад мы и начали перетаскивать вещи, продукты и одежду. Часа через три изматывающей работы (все приходилось делать бегом!) мы решили отдохнуть и немного перекусить. На примусе сварили кофе, сделали бутерброды. Между тем вода в нашей палатке уже достигла щиколоток, повсюду плавает грязная посуда (Петька должен был вымыть ее после завтрака — это его прямая обязанность), грибы, пустые и полупустые банки, стельки и (а это вот самое печальное) пачки Сашиного «Беломора» (кроме Саши, никто у нас в отряде, напомню, не курит).
— Прошу в Венецию! — широким жестом пригласил меня Петька к столу.
Мы отобедали, сидя на складных стульчиках, стоящих в воде (слава богу, вода не достигала сидений), а потом вновь приступили к аварийно-спасательным работам.
Когда поздно вечером вернулись из маршрута наши ребята, мы с гордостью показали им результаты своего труда. Ничего у нас существенно не пострадало, кроме девяти пачек «Беломора» (четыре пачки мы выловили из воды — они плавали по палатке, еще пять пачек намокли во вьючном ящике — вода проникла и туда). Вода (она стоит в палатке, но прибывать перестала), хотя кое-где и касается наших раскладушек, но до спальных мешков не достает — у всех внизу надувные резиновые матрацы.
— Вот какие мы герои, — говорит с гордостью Петька, — а если бы не Саша, то и вовсе были бы молодцы.
— А я-то тут при чем? — вытаращил глаза Саша.
— А если бы ты не курил, у нас никаких папирос не было бы и тогда вообще ничего не намокло бы.
— А-а, вон ты про что... Была у меня зимой мысль бросить курить...
— Вот и бросил бы в поле, — не унимался Петька. — Очень это бы для всех было удобно.
— Э-э-э, нет, — сказал опытный Константин Иванович, — страшное дело — курильщик, бросивший курить в поле. Во-первых, характер человека портится до неузнаваемости. Это раз. Далее, ему непременно нужно что-то держать во рту, а еще лучше постоянно что-то сосать: грызть семечки или орехи (а где их возьмешь в поле?!), сосать сахар-рафинад или конфетку-леденец (напасись для него на весь сезон сахару или конфет!). В-третьих же, он начинает обвинять во всех своих тяготах остальных членов отряда... Нет, в поле лучше курить не бросать.
— И пить тоже, — ни к селу ни к городу добавил Леша и привел случай (совершенно не к месту, как мне кажется). — Был у нас один геолог, жуткий пьяница, и рабочим у него был такой же пьяница, а может, и похлеще. Вот вернулись они в Игарку с поля — надо их домой в Новосибирск отправлять. Самолет в два часа идет, а они каждый день уже к двенадцати такие пьяные, что ни «тятя», ни «мама» сказать не могут, — кто же их таких в самолет пустит? Неделя кончилась, вторая идет — каждый день та же история. Тогда мудрый Иван Филиппыч решил пригласить их к себе на осетровую уху. К трем часам. У тех главный вопрос, конечно: «Будет ли к ухе бутылка?» Иван Филиппыч даже обиделся: «Как же можно осетровую уху без бутылки употреблять?» Ну, пьяницы геологи стиснули зубы, не пьют, ухи ждут. Тут-то Иван Филиппыч их домой и отправил — в два часа пополудни.
— Да, — сказал я, — история, полная драматизма.
— Я это к тому рассказал, — продолжал Леша, — что надо бы нам сегодня по стопочке пропустить по случаю успешного спасения лагеря героическими усилиями...
— И просто для сугреву, — добавил Саша.
— Хорошо, — засмеялся Константин Иванович, — давайте выпьем по стопочке перцовки.
12 августа
Геологи нынче опять идут в поле, и Петька просится с ними. Однако Константин Иванович взять его отказался: у Петьки нет ни сухих сапог, ни сухих портянок, вообще ничего сухого. Вчера он умудрился вымочить все, что только можно. А кроме того, у нас в лагере много работы: надо просушить все, что подмокло вчера, проветрить наш дом (то есть палатку), выяснить, много ли урону мы понесли за вчерашний день, устроить ревизию оленьему мясу (я, правда, надежно укрыл его от солнца и дождей, но вдруг да что-то с ним все-таки случилось), постараться высушить (если это вообще возможно) подмоченные пачки Сашиного «Беломора», вывернуть и проветрить все спальные мешки. И все это нужно сделать быстро, пока светит солнце и дует приятный легкий ветерок.
Операция по спасению Сашиного «Беломора» закончилась частичным успехом: выбросить пришлось только четыре пачки (те самые, что плавали у нас по палатке), а пять пачек, подмоченных во вьючном ящике, удалось просушить, причем, как утверждал впоследствии Саша, плесенью от этих просушенных папирос хоть и наносило, но совсем немного. Оленина же наша в полном порядке: на черной плотной корке нигде ни трещинки, а под этой новой плотной «кожей» мясо совершенно розовое, парное и в руках просто «играет», как бы перетекая плотной массой.
Только-только просушили, проветрили и обревизовали мы все наше имущество, как с запада нанесло опять тяжелые тучи; они мигом закрыли солнце, и вскоре вновь хлынул ливень.
