Марлена де Блази - Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой
От разговоров и плясок мы так проголодались, что бульона и риса нам было мало. Кто-то высыпал на кухонный стол муку, собирая ее в холмик с кратером посредине. Другая уже была наготове с молоком и яйцами, с маслом и размоченными дрожжами. Мы с Туллией в четыре руки замесили бледное атласное тесто. Покрыли белой тряпочкой и оставили подходить. Кто-то уже разогревал на медленном огне жир, полтора литра подсолнечного масла в тяжелой мелкой сковороде. Я вымыла руки, вытерла их о передник, который повязала мне Флори, и подумала, что вот она, та общность, которая мне нужнее всего в этой жизни. Каким бы скромным оно ни было, это — мое наследство. Я — повар и пекарь. Это мое древнее ремесло, берущее начало от подательниц хлеба насущного, хранительниц огня, распределяющих щедроты. Я всегда сознавала, что все мои попытки научиться бизнесу, «навести порядок», «уединиться» — только игра. Я и себя-то не могла обмануть, не то что других. И потому так хорошо оказаться дома. Там, где я хотела быть, чем заниматься.
Флори сходила за la ciliegina, сухим белым вином с запахом вишневых листьев. Вино с прошлого года вызревало в шкафу. Вот и появился повод его открыть.
— Первый раз в жизни пью вино, когда мужа нет рядом, — заметил кто-то.
— А вот за следующий раз! — предложила другая.
Мы по очереди жарили cincialose, отрывали кусочки теста, лепили их пальцами в неровные пирожки и опускали в кипящее масло, глядели, как они разбухают, покрываются золотистой корочкой. Каждая делала по шесть штук, обсушивала, посыпала солью или сахаром, как попросят, и передавала остальным. За ней то же самое делала следующая, и следующая, и мы откусывали горячие хрусткие пышки между глотками холодного сладкого вина. Эротические воспоминания для каждой из нас.
16. Зацвели первые цукини
Апрель выдался лихорадочный. С юга дул дикий горячий сирокко, и в иные дни он схватывался лоб в лоб с traviontana, не желавшим еще уняться холодным северным ветром. В апреле было все. Бушевали бури, свистели ветры. А в затишья солнце тренировалось к августовским выступлениям. Уже созрели вишни и дикая клубника. На рынке появились базилик, и боррадж, и маленькие дыни с зеленой мякотью, на полях созревала пшеница. А в первый день мая мы неохотно начали собираться к отъезду.
Мне, как и Фернандо, вовсе не хотелось уезжать. Он считал, что со сбором материала для моей книги о южной Италии можно подождать до осени. Но я знала, что нельзя. Я составила рабочий план, и он коротко и ясно говорил мне, что пора начинать, иначе полетят сроки. Мы собирались уехать почти на два месяца, побывать в Кампанье, Базиликате, Паглиа, Калабрии и на Сицилии, вернувшись за несколько дней до приезда детей. Маршрут был составлен заранее, а наши коллеги договорились о визитах к поварам, пекарям и виноделам.
— Пора.
— Да, да, конечно, пора. Просто здесь сейчас такая красота.
— Здесь всегда красота. Она никуда не денется и когда мы вернемся домой, — говорила я, пытаясь втиснуть кружевную юбку с оборками в единственный выделенный мне чемодан.
Чемодан сопротивлялся. Вряд ли я найду случай пощеголять во всех этих юбках, жакетах и шалях среди коз и апельсинов. Но хотелось подготовиться ко всему. Чемодан Фернандо остался полупустым. Я пополнила его абрикосовыми кружевами и сандалиями с завязками, как у балетных туфелек. Муж всегда выбирал для себя большой красный чемодан, заранее зная, что в моем не хватит места. Он любил, когда наши вещи перемешивались.
— Как я счастлив, что ты больше не возишь с собой бальные платья, — сказал он, обнимая и целуя меня.
Мы пригласили к обеду Барлоццо с Флори, поэтому я взялась за работу. На обед будут frittatine, маленькие омлетики с нежными тонкими стеблями молодого чеснока, сотированными с листьями борраджа, и молочный ягненок, протушенный в сливочном масле с луком, пока мясо не начало таять во рту. И салат из одних только листьев базилика, цельных и сладких, с лесной клубникой. Чуть спрыснуть маслом, несколько капель старого бальзама и чуточку перца. Решительно некняжеское меню. Зато Флори будет в восторге.
Мое пение прервал дверной звонок, и Фернандо через ступеньку бросился открывать, уверенный, что это какая-то новая затея Барлоццо.
— Рано утром, насколько известно, Барлоццо зашел отнести ей бумаги… священник… врач… «Скорая».
Я, вытирая руки о передник, подошла к подножию лестницы. Голоса я не узнавала и слышала только обрывки слов, но мне стало холодно. Потом за глазами что-то зазвенело, словно стальной винт, вращаясь, перекрывал свет, и я уже точно знала, что Флори умерла. Фернандо уже обнимал меня, прижимал мою голову к груди, защищая, укачивая.
Вечер с красной помадой и вишневым вином — девять дней назад. Сегодня она мертва. Мы сбежали с холма к повороту, оттуда вверх, в селение, но и там это осталось правдой. Флори мертва. Если кто что и говорил, то обрывками фраз, мысль задыхалась где-то на середине. Вера предложила воды, мы выпили. Кто-то сказал, что процессия из церкви к сатро sante будет завтра на закате. Утром месса. Никто не говорил, что и как. В крахмальной белой рубашке и в темно-серых брюках, со свежевымытыми волосами, зачесанными от разбитого морщинами лба, Барлоццо вышел на пьяццу из огибающей ее аллеи. От ее дома. Он пожимал руки, окоченело подчинялся объятиям. Когда он подошел к бару, Фернандо сделал несколько шагов ему навстречу, я за ним. Они заговорили между собой, а я, обойдя мужа, взяла руку Барлоццо — пергаментная кожа на длинных костях. Он, не прерывая разговора с Фернандо, крепко обхватил мои пальцы. Мы с ним не смотрели друг на друга.
— Ciao, — сказал он и повторил: — Чао, — вдохнув в это слово все, которые не смог выговорить.
Вернувшись домой, Фернандо прошел прямо к письменному столу и принялся писать уведомления людям, ожидавшим нас первыми. Эти записки мы разошлем потом по факсу из бара. Он открыл в доме все двери и окна, ему хотелось, чтобы ветер охватил нас, заполнил шумом, покрыл все звуки. Мы разделись и забрались в нашу незастеленнуго постель.
— Она ждала смерти. Месяц назад, может, меньше, на очередном обследовании выявились новые образования. Она потянулась за кошельком, за свитером. Доктор объяснял, что надо будет сделать. Она его поблагодарила. Улыбаясь, как будто после приятного визита. И он, и я знали, что она уже решилась умереть.
Только что стемнело, мы сидели на полу на террасе, Фернандо и я — прислонившись к стене конюшни, Барлоццо — напротив.
— Как раз вскоре после того она созвала вас всех играть в хозяек. Думаю, она уже начинала слышать этот грохот, вихрь смерти. Люди знали. Все знали. Но пока она не увидела тех ужасных снимков на белом экране, она не слушала того, что знала. Я знал, она думает, что ее медленное долгое умирание — не лучший способ любить меня, и никогда не умолял ее, ни разу. Никогда не сердился, не спрашивал почему. И она ускользнула так быстро, как могла. Без страха. Без надежды. Древний способ встречать жизнь и встречать смерть. Но в эти последние дни не было ничего, похожего на отчаяние.
