Антонио Арлетти - Трампеадор
Я не уставал любоваться этой незабываемой» не поддающейся описанию картиной с волнением и жадностью первооткрывателя. Казалось, что этот удивительный пейзаж уже не повторится ни завтра, ни через год.
Франческо, притворяясь равнодушным, ко всему привыкшим старожилом, не упускал, однако, ни единой подробности. Это была его родина, его подлинная жизнь. Я заметил, что он жадно отыскивает знакомые цвета и напряженно прислушивается к голосам природы, язык которой понятен лишь тем, кто любит тишину и одиночество.
Выпив настой из листьев, мы отправились проверять переметы, поставленные еще вечером. В один из них попались два лосося. Теряя последние силы, они, словно безумные, бились о прибрежную гальку.
Жирные, сверкающие рыбины, слишком большие для лосося. Позже мы узнали, что это были не лососи, а особый вид форели — радужная форель[12].
В этих реках водится особенно много радужной форели, и с того дня она весьма часто входила в наше меню. При одном взгляде на этих рыбин я уже видел, как они розовеют на сковороде. Каждая из них тянула примерно на два-три килограмма.
Через пять минут я приступил к обязанностям кока экспедиции. Как истинный homo oeconomicus europaeus [13], никогда не забывающий о дневном рационе калорий, я предложил сварить одну форель; тем временем Франческо без лишних слов разделал обе, оставив лишь нарезанное кусками филе.
Прежде чем он бросил остальное в реку, я успел все же спасти икру форели-самки. Целый стакан икры, причем каждая икринка величиной с кукурузное зерно. На мгновение я растерялся, вспомнив о зернистой икре в ресторане Ритц, о пышных банкетах, но все же бодро объявил меню: филе лосося с гарниром из икры вышеназванной рыбы.
Как только я положил икру на политую оливковым маслом сковороду, началась перестрелка ковбоев, сопровождавшаяся редчайшим пиротехническим зрелищем. Икринки лопались с адским шипением и грохотом, и во все стороны летели горячие брызги.
Когда пальба стихла и меню свелось к одной жареной рыбе, мне удалось кое-как поджарить филе.
Скорее благодаря отменному качеству рыбы, чем мастерству кока, завтрак получился весьма вкусным.
Пора было отправляться в путь. Сняв палатку и погрузив ее в каноэ, мы подплыли к гостеприимной излучине.
То, что мы гордо именовали каноэ, было обычной плоскодонкой 380 сантиметров длины и немногим более 70 сантиметров ширины, с высокими бортами, слегка открытой кормой и узким носом. Лодка немало повидала на своем долгом веку, и, купив ее, мы первым делом сменили днище. Тяжелая, неуклюжая, наша лодка была, однако, крепкой и устойчивой. Зная, что нам нередко придется нестись по бурному течению, мы пожертвовали красотой ради прочности. Франческо сидел посредине, вздымая два здоровенных весла. Он должен был вступать в сражение с рекой только в крайнем случае и лишь по моему приказу; я попытался наглядно обучить его начальным элементам гребного искусства. Я сидел напротив Франческо на корме и третьим веслом, вставленным в уключину, наподобие руля у плота, должен был направлять каноэ. Груз, размещенный вдоль бортов, оставлял лишь узенькую дорожку от носа до кормы, позволявшую двигаться, осторожно переставляя ноги.
Вода в маленькой бухте была тихой, как в садовом бассейне. Мы воспользовались этим, чтобы слегка поработать веслами и осуществить два-три несложных поворота, словно конники в манеже.
Затем мы вырулили на линию старта. Она была четко обозначена пенистой волной, которая с бешеной скоростью мчалась в нескольких метрах от каноэ, неприятно контрастируя с зеркальной гладью крохотного залива, бескорыстно приютившего нас.
Стоя на корме, я окинул реку зорким взглядом из-под очков. Нам оставалось только плыть по течению. Река спокойно несла свои воды лишь на коротких отрезках пути, да и то у берега, куда нам на веслах не пробиться. Мы же любой ценой должны были держаться по центру потока, даже если скорость тут окажется много выше дозволенной.
Так мы по крайней мере сбережем силы и избежим опасности сесть на мель. Тогда я еще не предполагал, что нас ожидает множество других неприятностей. Но что бы ни случилось, где промчится поток — проплывет и наше каноэ. Итак, полный вперед!
Однако попытка выйти на дистанцию потерпела полную неудачу. Когда Франческо резко подтолкнул лодку, я направил киль под слишком большим углом к течению, и каноэ, описав полный круг на месте, угрожающе накренилось на левый борт, зачерпнуло немного воды, а затем отлетело назад. Франческо сопроводил это событие темпераментным «caramba»[14], выражавшим то ли его изумление силой течения, то ли возмущение столь скверным началом.
Я вернулся к месту старта и теперь уже осторожно, по касательной, приблизился к ревущему потоку.
Некоторое время я плыл с ним рядом, а потом мгновенно юркнул в него. Маневр удался на славу. Ощущение было такое, словно вы в дождливый день у входа в подвал с разбегу споткнулись о банановую корку и полетели вниз по лестнице.
Я всегда мечтал тихо и плавно скользить по одной из таких девственных рек, убаюканный легким и нежным покачиванием, и вот теперь подскакивал, как одержимый, на бурлящем потоке воды, уносившем лодку все дальше и дальше.
Обдаваемый брызгами пены, я изо всех сил пытался не потерять контроль над каноэ.
Франческо, напрягаясь, как струна, по-прежнему сжимал в руках весла, ожидая моих приказаний.
Он вобрал голову в плечи и старался не глядеть на смелого викинга, который яростно скрежетал зубами и, судорожно вцепившись в рулевое весло, таращил близорукие глаза в тщетной надежде отыскать свободный проход на юго-запад.
И тут начался поворот, бесконечно длинный и опасный. У меня не оставалось времени ни на то, чтобы отвернуть вправо, где течение казалось не таким быстрым, ни даже на то, чтобы принять какое-либо решение. И это было нашим спасением.
Я успел только отдать экипажу команду убрать весла.
Течение вздымало нас все выше. У меня было такое чувство, словно я обгоняю на вираже двух-трех гонщиков-соперников. А скала ближе и ближе; вот уже она всего в нескольких сантиметрах. Я тоже убрал весло, признав бесплодность любой попытки удержаться на курсе. Малейший поворот оказался бы для нас роковым — каноэ носом или кормой коснулось бы скалы, и мы бы опрокинулись. Наше каноэ плыло, как обыкновенное бревно. Думается, начни мы наш маневр кормой вперед, он завершился бы столь же блистательно. Все зависело от гладкости скалы, поверхность которой вода за тысячелетия отполировала с величайшей тщательностью. Скорость была такова, что казалось с минуты на минуту центробежной силой нас выбросит на камни.
