Теодор Шумовский - Арабы и море. По страницам рукописей и книг
Увы, осторожность – необходимое качество ученого – в чрезмерной дозе становится препоной для развития науки. Даже в 1914 году, после обнаружения двух сборников с мореходными руководствами, Ферран писал, что «Ахмад ибн Маджид, капитан корабля, нам больше ничем не известен», хотя именно сочинения арабского навигатора одним только фактом своего существования дали ему ту опору, которой недоставало его предшественникам. В самом деле, обилие работ на специальную тему указывало, что автор не был случайным лицом в сфере своей профессии; дифференцированное содержание лоций говорило о разносторонних познаниях, а описание в каждой из них сравнительно небольшого района – о глубоком проникновении в существо предмета. Все это объясняло тот пиетет, которым было окружено имя Ахмада ибн Маджида у турецкого мореплавателя, как и ту известность, которая позволила этому имени проникнуть в сочинение мекканского догматика.
Лишь понемногу, словно бы ощупью продвигаясь по неизведанному пути, Ферран начал осознавать значение трудов Ахмада ибн Маджида и возможность его отождествления с личностью лоцмана Васко да Гамы. Он читал выхваченную из многовекового забвения рукопись, пробегая одни доли текста, подолгу задерживаясь на других, и перед ним все более отчетливо вставал образ тонкого и взыскательного знатока южных морей, в совершенстве владевшего техникой парусной навигации. Глубокое знание морской астрономии и метеорологического режима в разных частях Индийского океана, подробное и точное представление о многочисленных гаванях, попутных признаках близости суши и рельефе дна на линии фарватера, обстоятельное знакомство с корабельными приборами и умение быстро найти правильное решение в чреватой неожиданностями обстановке рейса – именно эти качества, запечатленные в лоциях Ахмада ибн Маджида, должен был соединять в себе проводник, которого искал да Гама, только он мог успешно справиться с поставленной перед ним задачей. Совпали и даты: произведения, имеющие хронологические пометки, располагаются в рукописи между 1462 и 1495 годами.
Эти данные, заключенные в подлинных трудах арабского морехода, сделали то, что было не под силу единичному свидетельству Челеби, – они придали сообщению ан-Нахравали об участии Ахмада ибн Маджида в экспедиции Васко да Гамы необходимый вес и научную убедительность, после чего экзотическая фигура «Малемо Канаки» португальских источников приобрела реальные очертания. Само имя его оказалось не собственным, как всегда считали, а нарицателышм, возникшим от соединения арабского слова муаллим «наставник» с санскритским ганика «звездочет».
Одновременно с Ферраном, в 1917 году, на Востоке вопросом отождествления Ахмада нбн Маджида с «Малемо Канакой» занимался Ахмад Зеки-паша, генеральный секретарь египетского совета министров, большой знаток арабских материалов. Он, выступая в Александрии на конференции по вопросу о соперничестве между Египтом и Португалией из-за монополии в торговле с Индией, сопоставил свидетельства ан-Нахравали и португальских авторов и пришел к тем же выводам, которые были сделаны на Западе. Основания, на которых покоилось его решение, были, однако, менее прочны, ибо в поле его зрения отсутствовали подлинные произведения лоцмана, доступные Феррану.
В 1921 году Саид ал-Карми сообщил в печати о том, что обнаружена и поступила в библиотеку Арабской академии наук в Дамаске еще одна рукопись с трактатами Ахмада ибн Маджида. Она оказалась копией основной парижской рукописи этого автора, с которой позже по просьбе Феррана был сличен ее текст. Дублет другого сборника Национальной библиотеки, содержащего сочинения Сулаймана ал-Махри, был найден в Джедде. Но специального внимания они не привлекли.
Рис. 3. Колофон рукописи Сулаймана ал-Махри
Между тем в Париже неутомимый Ферран последовательно вводил имена Ахмада ибн Маджида и Сулаймана ал-Махри, главным образом первого, в обиход науки. Своеобразная фигура лоцмана Васко да Гамы обнаруживает свое присутствие почти в каждой работе Феррана 1920-х годов. Самыми значительными достижениями французского ученого в это время были издание фототипических воспроизведений обеих рукописей Национальной библиотеки (1921–1925 годы) и опубликование сборника статей, комментирующих их данные по арабской морской астрономии с точки зрения современной науки (1928 год). Эти работы были задуманы как части широкого полотна, которое должно было представлять по первоначальному плану четырехтомное, по более позднему – шеститомное издание: I. Воспроизведение арабского текста рукописи, заключающей 19 произведений Ахмада ибн Маджида. II. Воспроизведение арабского текста рукописи, заключающей произведения Сулаймана ал-Махри и Ахмада ибн Маджида. III. «Введение в арабскую морскую астрономию» (сборник из восьми статей). IV. Полный перевод произведений Сулаймана ал-Махри из тома II. V. Перевод географических частей произведений Ахмада ибн Маджида из томов I и II. VI. Перевод португальских лоций, созданных по арабским источникам, и арабский морской словарь. Осуществление этого плана ввело бы в науку большое количество свежего материала, разработка которого потребовала бы, конечно, усилий не одного поколения ученых; то, что Ферран, как когда-то де Слэн, отказывался от исследования чисто навигационных частей в сочинениях Ахмада ибн Маджида, говорит, что самая трудоемкая доля текста оставлялась для будущих исследователей.
Ферран успел осуществить задуманое предприятие лишь наполовину: первый из намеченных томов издан в 1921–1923, второй – в 1925, третий – в 1928 году. Последующее время, вероятно, было занято напряженной работой над подготовкой дальнейших выпусков, однако увидеть свет им не пришлось: 31 января 1935 года ученый ушел из мира живых, и продолжателей у него на родине не оказалось. Он жил одиноко, и личная библиотека после его смерти была приобретена старинной лейденской фирмой издателей Брилль; бумаги же вместе с другими вещами увез из Парижа брат-коммерсант, проживавший не то в Марселе, не то в Тулузе. Это все, что я смог узнать после своих писем во Францию, Англию и Голландию. Вероятно, среди увезенных бумаг были и авторские рукописи последних трех томов, может быть, уже готовые к печати. Кто знает, не выплывут ли они когда-нибудь, как обычно бывает, при самых неожиданных обстоятельствах? Скорее, однако, можно предполагать, что они безвозвратно утрачены, и долг наследников дела Феррана – восстановить их для науки своим трудом. Выдающийся французский исследователь не был свободен от неизбежных ошибок первооткрывателя, не успел он дойти и до высшей точки раскрытия исторического документа – критического издания. Но то, что свершил его страстный ум, намного приблизило день, когда эта точка будет достигнута.
«Не один раз в начале своей работы в Азиатском музее, – вспоминает академик И.Ю. Крачковский в книге „Над арабскими рукописями“, – мечтая о продолжении розеновского описания старых коллекций, я брал в руки один смешанный турецко-арабский сборник. Ничьего внимания он раньше не привлекал, и рукописная заметка о нем, неизвестно кому принадлежавшая, была малозначительна. Центр составляли турецкие части: они были переписаны красиво и, с точки зрения тюрколога, даже довольно рано – в начале XVI века. И по содержанию они могли бы представить интерес. Там был какой-то трактат по музыке, который теперь, после исследований Фармера, мог бы, вероятно, найти свое место в науке. Была там одна из довольно ранних, очевидно, версий романтически-трагичной истории Джем-султана[21]…
…Арабские части казались мне более „серыми“. Они были переписаны довольно небрежно, другой рукой, и сводились главным образом к трем „урджузам“[22] – стихотворениям какого-то Ахмеда ибн Маджида с довольно скучным, как мне казалось, перечнем морских переходов где-то около Аравии. Автора идентифицировать мне не удалось: наши обычные руководители Брокельман и Хаджжи Халифа ничем здесь не помогали. Я и не был особенно настойчив – стихотворения производили на меня впечатление набора имен для какой-то дидактической малопонятной цели. Несколько раз я брал сборник опять в руки, но описание его так и не двинулось.
Между тем приближалась середина 20-х годов. Постепенно наши международные сношения восстанавливались; начинала поступать с Востока и Запада литература, понемногу заполнявшая накопившиеся за время войны громадные лакуны. Иногда я не знал, какую брешь в своих познаниях скорее заделывать – так много интересных новостей приносили эти книги. То я хватался за египетские издания, с большой радостью констатируя, что за эти годы перерыва выросли почти не существовавшие раньше арабская драма и новелла. То я бросался к европейской арабистике, поглощая новые издания классических текстов и статьи о новых открытиях. Пробегая их, я любовался, с каким мастерством французский ориенталист Ферран строил неизвестную раньше интереснейшую главу о морской географии XV века: только с его знанием и ближневосточных, и малайских, и индийских, и дальневосточных языков можно было эго сделать, только комбинация европейских и восточных источников приводила к таким незыблемым результатам. Постепенно фигура арабского лоцмана Васко да Гамы начинала приобретать живое обличие. Что у него при первом переходе из Малинди в Каликут в 1498 году был пилот араб, об этом давно было известно, но „Малемо Канака“ или „араб из Гуджерата“ португальских источников звучали как-то темно и смутно. Комбинируя эти данные с арабскими и турецкими свидетельствами, Ферран как раз в эти годы сумел установить настоящее арабское имя пилота, выяснить, откуда он был родом. Мало того, за время нашего разобщения с мировой наукой удалось обнаружить в Национальной библиотеке в Париже и собственные произведения этого пилота; он был не только выдающийся практик, но и теоретик. С немного иронической улыбкой я читал, как до 1912 года эти сочинения лежали никому неведомыми в Национальной библиотеке, хотя одна рукопись находилась там с 50-х годов.
