Роланд Хантфорд - Покорение Южного полюса. Гонка лидеров
Когда становилось совсем холодно и море замерзало, братья проезжали на коньках милю за милей в сторону внутренних островов архипелага Хвалер. Это был типичный скандинавский зимний морской пейзаж, перемежавшийся закругленными силуэтами скал. Под ногами лед, твердая белая поверхность простирается до горизонта – такова она, пограничная страна, где земля и море, лед и вода сливаются воедино, почти смешиваясь друг с другом.
Все это оставило глубокий след в душе Руаля. Он на всегда проникся красотой стремительного бега на лыжах и бесстрашного мореплавания, он вырос человеком моря и скал, воды и льда, леса и снега. Он полюбил наблюдать за природой, став наполовину моряком, наполовину – жителем гор. Это редкая, специфически норвежская комбинация.
Родина воспитала в Руале все качества, необходимые полярному исследователю.
Глава 4
Дух Нансена
Норвежцы – люди побережья, их жизнь пропитана морем. Норвежские города концентрируются у берега, вдоль его длинной, изрезанной линии. Перемещаться по суше сложно из-за гор. В таких условиях море всегда исторически помогало человеку избежать изоляции, становилось окном в мир, дорогой выживания.
Поэтому всякий, чья работа связана с морем, был на виду и вызывал уважение. Но в отличие от других морских держав почетом здесь всегда пользовался торговый, а не военно-морской флот. Это и понятно, ведь речь идет о небольшой стране, где ко времени описываемых событий еще не сложилась современная военная традиция, да и война означала не легкое заграничное приключение, а национальную катастрофу.
Торговля же, напротив, олицетворяла богатство и престиж нации. Успех в море гарантировал уважение на берегу. Перед торговыми шкиперами преклонялись, звание «капитан» значило очень много. Судовладелец считался больше чем обычным предпринимателем. Быть судовладельцем и капитаном означало находиться на вершине социальной иерархии.
Норвежское общество XIX века в общем и целом представляло собой общество равных возможностей, ведь социальный статус человека зависел от его способностей. Так повелось с древности – верхушку общественной иерархии занимали лучшие охотники и члены их семей. Значение имела функция, а не принадлежность к классу. Род значил многое, но не все. Каждое поколение должно было проявить себя на деле.
В отличие от Англии торговля здесь никогда не считалась чем-то позорным. Да и социальное положение любого из норвежских мореплавателей было выше, чем у их английских коллег. Поэтому Руаль Амундсен имел все преимущества человека благородного происхождения.
Но для абсолютной респектабельности его отцу не хватало одной детали: «шапки студента» – похожей на офицерскую серой заостренной шляпы с кисточкой. Ее носили все сдавшие examen artium – вступительный экзамен в высшее учебное заведение. Эта шляпа была таким же социальным символом, как и само высшее образование. Практически посвящением в средний класс. Дети, имевшие эти шляпы, не только сами получали преимущество в жизни, но и обеспечивали почет своим родителям, повышая их социальный статус.
Йенс Энгебрет с ранней юности начал ходить в море, а потому окончил лишь начальную школу. Но все же он тщательно изучил навигацию и добился успеха. Тем не менее, как и многие люди, добившиеся всего в жизни собственным трудом, он страдал от недостатка формального образования и считал, что у его детей не должно быть такого пробела. Их определили в частную школу, и студенческая шапка с кисточкой стала их первоочередной целью.
Судьба часто распоряжалась так, что дни многих важных событий Йенс Энгебрет встречал в плавании. Так случилось и в тот раз, в 1886 году. Он находился во Франции, когда его сын Густав получил свою заветную шапку. В этом же плавании уже по дороге домой Йенс Энгебрет заболел и умер. Руалю было тогда четырнадцать. В естественном порыве он обратился к своим кузинам из Хвидстена, написав Карен Анне Амундсен, которую любил больше всех:
В дом пришли печальные времена. Раньше я не знал, что такое скорбь, но теперь понимаю. Можешь представить, как это тяжело – потерять такого отца, как наш. Но на то была воля Божья, и значит, это должно было случиться. Нам есть за что благодарить Господа. Он сделал так, чтобы папа вернулся домой, пусть и мертвый, ведь его тело могло быть похоронено в море, выброшено за борт – насколько бы нам сейчас было тяжелее. А так у нас есть утешение – мы можем пойти и еще раз увидеть его в часовне. Он не изменился, он в точности такой же, каким был, когда сидел с нами. Он лежит в гробу такой красивый, укрытый белым саваном и усыпанный цветами. Вчера в восемь вечера мы были там, чтобы в последний раз увидеть его и попрощаться. Было тяжело на душе, когда мы покинули его, но так нужно. Сегодня мы снова пойдем в часовню – закроют его гроб. Все мы боимся случайно взглянуть на него после того, как у нас осталось такое светлое воспоминание. Ведь никто не знает, не изменилось ли что-то со вчерашнего дня. Мне становилось легче каждый раз, когда я мог хоть чуть-чуть поплакать у его гроба. Сегодня мы были на «Ролло», на котором умер папа, чтобы немного вознаградить стюарда, заботившегося о нем. Он был рядом день и ночь, пока не пробил последний час. Всю субботу отец был не в себе, но не в том смысле, что бредил, нет, – он все время вел себя довольно спокойно, но говорил так, что стюард не мог его понять. В последние полчаса жизни он не узнавал никого из тех, кто за ним ухаживал, а когда пришел его час – умер без боли и скорби на лице. Надеюсь, ты приедешь на похороны. Передавай всем привет! Любящие вас Амундсены и любящий вас особенно Руаль.
В этом письме многое продиктовано норвежским этикетом, но призыв к Богу очень искренний и эмоциональный. Такого Амундсен раньше не испытывал. Вряд ли это имело отношение к тому, что его крестили в официальной норвежской лютеранской церкви. Конечно, он был атеистом и жил в атмосфере естественной, а не показной религии, которая игнорировала культ и формальные признаки. Именно такая вера, напоминающая примитивный монотеизм, обычный для норвежцев, в моменты глубоких эмоциональных переживаний проявляется непроизвольно, словно поднимаясь из глубин подсознания. И вот теперь Руаль Амундсен сам пережил подобное религиозное чувство.
Письмо Карен Анне было его прощанием с детством.
Вскоре после смерти Йенса Энгебрета три старших брата начали самостоятельную, взрослую жизнь. Но не вполне оправдали ожидания родителей. Только Густав, второй сын, стал студентом, но почти сразу после этого ушел в море. Руаль, самый младший, пока оставался дома. Согласно планам Густавы, он должен был получить медицинское образование. Но сам Руаль совершенно не разделял ее устремлений.
Много лет спустя Амундсен понял, чтó оказалось поворотным моментом в его жизни. В пятнадцать лет ему на глаза попалась книга о сэре Джоне Франклине, и после этого он решил стать полярным исследователем.
Довольно странно, что больше всего в повествовании меня привлекали страдания, через которые пришлось пройти сэру Джону и его спутникам. Охваченный необъяснимым порывом, я желал тоже однажды испытать все это. Возможно, юношеский идеализм, часто принимающий форму мученичества, заставлял меня видеть себя крестоносцем арктических исследований.
Эти слова Амундсена относятся не к последней морской экспедиции Франклина, в которой он погиб, а к его походам в арктические районы Канады в 1819 и 1825 годах, после которых он поведал жуткие истории о лишениях, убийствах и каннибализме. Позже Амундсен стал смотреть на испытания, с которыми столкнулся Франклин, более трезво. Романтическое юношеское желание «пострадать» осталось позади.
За мелодраматической версией о юношеском идеализме скрывается чувствительность натуры молодого Амундсена. Он понимал, в каких условиях Франклин боролся за жизнь: от прогулки на лыжах, которую Руаль собирался сейчас совершить, они отличались лишь температурой. Он уже тогда мог оценить героизм людей, выживавших в холодном климате. Но ирония судьбы заключалась в том, что вдохновил его человек, оказавшийся в бесстрастном свете истории одним из худших полярных исследователей. И еще может показаться странным, что норвежскому подростку приходилось равняться на англичанина. Но в Норвегии своих героев-полярников тогда еще не было. Первый из них в это время только готовился сообщить миру о себе.
Одним из мифических норвежских персонажей, пожалуй, даже главным, является Аскеладден. Это существо наподобие Золушки, но в мужском варианте: гадкий утенок со скрытой силой, наконец начавший ее использовать – и достигший успеха. И что особенно важно – любимец фортуны. В одном норвежском комментарии говорится о том, что миф об Аскеладдене символизирует
