Эжен Фромантен - Одно лето в Сахаре
Представь, любезный друг, до чего может дойти фантазия негра, когда он забавляется созданием чучел, сшивая шкурки, пересаживая лапки и головы. Итак, это были балаганные фигляры со своими марионетками. Они шли из Айн-Махди, где вряд ли что-нибудь заработали, и направлялись через Таджемут к племенам улед наиль и далее в дуары Телля попытать счастья в своем невинном промысле. Я поручил Аумеру расспросить их, но они очень плохо говорили по-арабски и не могли объяснить, откуда держат путь. Уаргла — единственное название, которое я мог разобрать в рассказе негров об их одиссее. «Это город, в котором очень любят смеяться», — сказал Аумер. На всякий случай я произнес: «Кука, Кано» — и перечислил все известные мне названия, относящиеся к Берну. Они залились веселым смехом, чистосердечным и приятным, свойственным самому смешливому на земле народу, затем повторили: «Кука, Кано» с видом полного понимания, что позволило мне сделать вывод, впрочем, может быть, ложный, что они могли иметь отношение к озеру Чад или к народу хауса. Путники попросили у нас воды. К счастью, бурдюк был еще полон. Мы пожелали друг другу счастливого пути, и, обернувшись, я мог видеть, как они удаляются в направлении Таджемута, который виднелся в глубине позолоченной равнины, словно серое пятно под зеленой линией.
Когда я впервые пересекал равнину Митиджа, чтобы попасть из Алжира в Блиду, то был сначала удивлен (ведь я жил представлениями вчерашнего дня), что могу проделать весь путь в дилижансе, почти как по дорогам Франции; еще более я был поражен, встретив посреди той равнины овернца в бархатной куртке оливкового цвета и в каскетке из выдры, который нес перед собой шарманку, наигрывая на ходу. Это случилось недалеко от места, которое называют «Четыре дороги», на зеленой равнине, поросшей карликовыми пальмами; между дорогой и горой кое-где виднелись развернувшиеся веером султаны одиноко стоявших больших пальм; великолепные горы Атласа с голубыми прожилками, увенчанные вечными снегами, обрамляли пейзаж — это был замечательный пролог к путешествию. Я успел заметить шакала, перебежавшего дорогу, словно европейская лиса, и увидел вдали двух аистов, стоящих среди тростника, причем один из них, будто египетский ибис, держал в клюве нечто, что можно было принять за змею. Овернец играл на своей шарманке «Милость господню». Это показалось мне невероятно неуместным.
Когда я прощался с музыкантами-неграми, меня вновь посетило давно забытое воспоминание, но я не испытал прежней досады. Мне показалось, что новая встреча открыла мне философский смысл первой. Я сравнивал этих бедных эмигрантов, прибывших один из Берну, другой из Канталя или Савойи, и не мог не восхититься чудесной игрой случая; я представил, как в один прекрасный день они, может быть, встретятся, первый — со своей гитарой из панциря черепахи, второй — со своим музыкальным ящиком, и вместе сыграют негритянские напевы и парижские мелодии посреди арабского города, ставшего французским.
В шесть часов мы потеряли из вида Таджемут, и почти тотчас же перед нами открылся массивный, вытянутый, чуть расширенный в средней части коричневый силуэт одинокого города с двумя светлыми точками почти в центре — это был Айн-Махди. Солнце, склонившееся к горному массиву, зашло городу в тыл, вычерчивая ажурные контуры, и залило отроги Джебель-Амура смешанным фиолетовым и зеленовато-голубым сиянием. День клонился к закату; время вступления в долго хранивший свои тайны святой город было выбрано как нельзя лучше: вечерний полусвет, лишь приоткрывающий завесу над святилищем, тень, обволакивающая его на наших глазах, — все чудесным образом вызывало благоговейное чувство смешанного любопытства и почтения, которое всегда внушал мне Айн-Махди.
В семь часов мы достигли подножия укреплений. Стены солидной кладки с частыми зубцами увенчаны маленькими пирамидальными куполами. Аумер поспешил вперед, чтобы предупредить каида о нашем прибытии, и мы въехали в город с весьма скромным эскортом из одного всадника. За укреплениями менее высокая стена образует внутреннюю ограду садов. Между стенами проходит узкая и извилистая дозорная дорога. Именно по ней заставил нас кружить проводник, чтобы выйти к главным воротам — Баб-эль-Кебир. Ворота напоминают вход в крепость. Они расположены в высокой стене между двумя массивными квадратными башнями и гораздо выше, чем обычные ворота арабских городов; солидные створы обиты железом; их контур, почти столь же широкий, как и высокий, обведен известью; к внешней стороне стены примыкает скамья из серого камня, отполированного временем. Крытый вход просторен и вместе с углублениями в толще боковых башен образует настоящий учебный плац.
Улица, на которую попадаешь, выйдя из-под свода, соответствует монументальным воротам. Она слишком широка для арабской улицы, проходит между высокими глухими стенами, выложенными из камня, без оконных и дверных проемов и такая чистая, что кажется выметенной. Через сотню шагов она поворачивает под прямым углом у белого дома мавританского стиля, необычная форма которого напоминает одновременно дворец и мечеть. Это высокое белое здание со стрельчатыми окнами в верхнем этаже, украшенными вычурной резьбой, — одно из нескольких принадлежавших мусульманскому священнику Теджини. Оно стало местом его погребения и мечетью Айн-Махди. Имя Теджини, которое вряд ли вызовет у тебя большой интерес, когда ты прочтешь о нем, мой любезный друг, заставило меня, когда оно сорвалось с губ маленького Али, испытать искреннее волнение. Оно наложило на все вокруг благородный отпечаток героизма и святости. Я чувствовал, что воинственный дух великого человека все еще витает над этим гордым, строгим городом. Воображение не обмануло меня: Айн-Махди был отличен от виденных мной городов и отвечал своим обликом моим давним представлениям.
Никем не охраняемое стадо верблюдов запрудило всю улицу. Кроме безмолвных животных, вокруг не было ни души. Пустынная, безмятежная улица заволакивалась пыльными тенями рыжеватого цвета; осязаемая тень, отягченная зноем, приносила смутные запахи, возникающие с наступлением темноты только в южных арабских селениях. Несколько человек стояли на террасе дома Теджини; их взгляды были устремлены в сторону гор. Они заметили, как мы вошли в город и повернули за угол, но не отвлеклись от наблюдения предмета, который привлек их внимание далеко на западе.
Каид, заранее извещенный о визите, ждал нас у входа в красивый дом, разновидность дар-дияфа*, который мы заняли. К дому прилегает большой двор с просторными конюшнями, где стояли наши лошади; прочная, добротная лестница ведет на второй этаж; на галерее находятся предоставленная нам комната для дневного отдыха и красивая, выстланная коврами терраса для ночного сна.
