Александр Берман - Среди стихий
Мы ждали Мишу уже на Памире, когда пришла тяжелая весть. Свернув экспедицию, вылетели в Тбилиси. Там я принял гроб Миши. Слава сопровождал его. Кое-кто пугал Славу: "Не езди в Сванетию, там тебя убьют". Пусть краснеют те, кто так говорил. Слава, конечно, поехал и был принят моим народом как друг погибшего нашего дорогого Миши.
Спасательные работы
Я не видел таких ледяных шапок, как на Донгуз-Оруне, нигде ни до этого, ни после. На стене пика Коммунизма, на маршруте, который мы задумали с Мишей пройти в 1969 году, - гибель Миши не дала нам это сделать, - там таких шапок нет. На Чатыне нависающий снежный карниз (я обошел его, когда шел там) гораздо меньше. Потом через несколько лет этот карниз рухнул, когда его проходила команда Левы Мышляева. Лева вышел под карниз и сказал связке, которая находилась еще сзади: "Ребята, подождите за нами идти, кажется мне, что он сейчас упадет". Это были его последние слова. Как он мог почувствовать, что карниз сейчас рухнет?
Их сбросил этот карниз. Я знал всех этих замечательных ребят и очень любил их.
Они пролетели восемьсот метров. Мы вынесли их тела из гор.
Это были тяжелые и очень-очень грустные спасательные работы. К сожалению, таких работ у Миши и у меня в жизни было немало. Но некоторые спасательные работы мы вспоминали с улыбкой, с радостью.
И хотя тоже было трудно, но так твердо чувствуешь свое место на земле, когда удается спасти живых людей. Тогда начинаешь любить спасенного очень сильно.
Однажды в горах Чечено-Ингушетии потерялись трое туристов. Это было зимой. Начались большие снегопады, и передвигаться в горах было смерти подобно. На острый гребень мы вышли с Мишей, и с нами был еще Миша Младший. Там много групп участвовало в спасработах, и нам дали сигнал: возвращайтесь, очень опасный снег. Мы не хотели возвращаться. Сделали еще несколько шагов вперед, и у нас из-под ног ушла большая лавина. Это была ужасная картина: миллионы кубометров снега стронулись с места и, моментально набрав скорость, с такой силой ударили в ущелье, что одного только грохота можно было испугаться. От снежной пыли сделалось темно. Это горы говорили нам вполне серьезно: стой, ни шагу! Мы понимали язык гор, и нам захотелось жить. Остро почувствовали мы свое право жить, но в то же время представили очень ясно свое состояние, окажись вдруг, что не сможем отсюда выбраться, и как мы захотим тогда, чтобы нас спасли! Тогда каждый из нас понял, как хотят жить и ждут нас те, которых мы ищем.
И мы поговорили друг с другом: значит, уж такая у нас судьба, раз не можем мы повернуть назад.
Когда спасатель идет и не знает, живы ли люди, у него бывают разные сложные настроения. Один внутренний голос шепчет: им уже не помочь, не рискуй. Другой говорит, а вдруг?! Третий, будто над тобой в вышине, заявляет: ну-ка посмотрим теперь, на что ты сейчас решишься и что ты есть за человек?
Мы устроили маленькое совещание из трех человек. Может, погибнем ребята, но за это нас не упрекнут. В конце концов, не известно, как придется погибнуть, может быть, в городе после ресторана, все бывает... Тогда это будет чистый проигрыш. А тут дело верное - и если жизнь, и если смерть. Вдруг нам весело стало (может быть, стыдно так говорить спасателю, но я говорю правду), весело оттого, что какая-то необычная свобода рисковать открылась в нашей жизни. Все, что не дозволено в спортивных восхождениях, нам теперь разрешалось, как на войне. Но я думаю, что весело стало вот почему: вдруг уж очень точно совпало настроение у нас троих, у каждого из нас троих. Так иногда бывает, если совсем одновременно скажут люди одно и то же слово - и засмеются.
Мы двинулись вперед, и ничего уже не существовало, кроме движения. Мы были одни в целом мире и наша цель. Да и мира уже никакого не было, кроме пурги. А потом пурга ушла, и все пространство залил туман. В тумане тревога населяет душу. Не знаю и почему. Нужно бороться с ней. Все время представлять себе, что видишь больше, чем на самом деле. Но если многое мы чувствовали странно в те часы, то это не значит, что мы плохо работали. Наоборот, мы были очень восприимчивыми и способными к правильным решениям. Надо было выявить такие места, в которые туристы могли спуститься живыми, но выйти оттуда не могли. Это было одно направление нашей мысли, второе - идти туда, куда ведут горы сами, завлекают, если им отдаться бездумно. Ведь те, которые потерялись, наверное, так и шли.
Через пять часов нас сразу потянуло в каньон. В нехороший такой каньон, куда должны были сойти сейчас лавины. Но мы туда пошли, потому что были уверены: они, пострадавшие, - там.
Шли мы быстро. Каждый час, каждые полчаса у тех, кого мы искали, могли кончиться силы нас ждать.
Нам было страшно идти в тот каньон. Умом я понимаю, что в такие моменты у иных может возникнуть злость на пострадавшего. Но сердцем я этого не приму. И ни у меня, ни у того, с кем я ходил на спасработы, не появлялось такого чувства. Почему я об этом заговорил? А вот почему. Мне иногда случалось услышать от людей со спасательными значками на груди (спасателями я их назвать не могу) такие слова: "Вот мы их найдем и поколотим, чтобы не лезли куда не надо". Я с таких людей значок спасателя своей рукой срывал, и счастье их бывало, если они при этом не вздумали сопротивляться. Я не стесняюсь об этом говорить, потому что тот, кто позволил себе угрожать потерпевшим, для меня вне закона.
Когда мы увидели в тот раз пострадавших - их палатка проявилась перед нами сквозь снегопад, - то почувствовали сразу, что они живы. Чтобы их не напугать, мы запели по-свански песню, которая называется "Лиле". Между прочим, эта песня у нас хорошо получалась. А нам вдруг закричали: "Кто такие?! Уходите! Зачем вы пришли в наш дом?!"
Они были невменяемы. Мы ничего не могли им объяснить. Тогда я сказал, что мы пришли в гости, как это позволяет кавказский обычай. Там было двое девушек и один парень. Парень не подпускал девушек к нашей еде и протягивал им два кусочка сахару, которые для них сохранял.
Мы уложили их всех в наши сухие спальные мешки. Но пострадавшие никак не могли там согреться. Тогда мы легли с ними, и грели их, и пели им сванские песни до утра. И к утру они поняли, что мы их спасатели.
На следующий день каждый. из нас нес одного человека на плечах по глубокому снегу. Это было очень тяжело, но у нас в тот день откуда-то появилось невероятное количество сил. Погода прояснилась, и над нами повис маленький вертолет. А нам, знаете, было даже жалко, что кончилась наша работа.
К спасенным мы приходили в больницу. Когда они видели нас, то радовались так, что плакали. Каждый раз они не хотели, чтобы мы уходили. Расставаясь, мы сказали, что всю жизнь будем принимать их у себя как друзей. Наверное, они постеснялись - до сих пор не написали и не пришли. Жаль, потому что из троих своих спасателей двоих они больше не увидят. Миша Кадербиевич умер в Сванетии в 1966 году, за три года до гибели Миши Хергиани.
