Евгений Вишневский - Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья
С тяжеленными окровавленными рюкзаками (в каждом побольше пуда) побрели в лагерь. Идти и налегке по тундре не так-то просто, а тут частенько приходилось проваливаться по самое колено (особенно когда под ногой оказывалась леммингова нора); в одном же месте пришлось переходить бойкий и довольно полноводный ручей по ледяному мосту, оставшемуся еще с зимы. К счастью, обошлось без эксцессов, и добычу мы донесли в лагерь благополучно.
Вечером я жарил оленье седло, а ребята тем временем разворачивали рацию. Я уже говорил как-то, что истинная вырезка — это та мышца, которая не несет никакой нагрузки: та, что придерживает брюшину, и вот эта, лежащая в ложбинке между хребтиной и основаниями ребер. Вот из этого нежнейшего мяса я и состряпал жаркое. Затем, взяв в помощники Петьку, повесил вялиться огромные куски оленины (окорока и грудинку) под ледяные таймырские ветра. Так испокон веку консервируют тут мясо без крупинки соли. Главное — чтобы до образования черной, как гуталин, корочки на мясо не попало ни капли воды, ни луча солнца. Никаких мух здесь, слава богу, нет (а там, где они есть, мясо и рыбу надо смазать слабым раствором уксуса — на него не сядет никакое насекомое), и наши враги лишь дождь и яркое солнце. Мы прикатили две здоровенные пустые железные бочки (этого добра по всей Арктике полным-полно), положили на них кусок доски, оставшейся от каркаса (мы брали дерево с таким расчетом, что часть его уйдет на растопку), и на веревках вывесили нашу добычу. Погода для этой акции ну просто заказная: холодно, пасмурно, сухо.
Забегая вперед, скажу, что уже к концу следующих суток все мясо у нас покрылось ровной черной плотной коркой без единой трещинки. И когда один такой окорок мы с Петькой привезли домой, в Новосибирск (а лететь нам пришлось более двух суток по жаре более двадцати пяти градусов), мясо нисколько не пострадало. Когда же мы разрезали его, то под этой защитной корочкой («мясо забыгало», говорят в Сибири) было оно розовое, нежное и практически парное. Мало того, и сама эта асфальтно-черная корка, пропущенная через мясорубку, превратилась в замечательный фарш.
Но вернемся к нам в лагерь, на берег залива Нестора Кулика.
Вечером был у нас праздничный ужин с водкой. Во-первых, отметили мы прибытие («обмыли лагерь», как сказал Саша); во-вторых, обмыли первого оленя; в-третьих, выпили за то, чтобы это наше поле было удачным (в смысле геологическом). Вместе с огромной миской жареного мяса выставил я на стол малосольных муксунов. Однако Петька наотрез отказался их есть: его не устроил внешний вид рыб, и никакие уговоры не помогли.
Ветер между тем набирает силу. Что же, нам это только на пользу: мясо лучше забыгает. Не переусердствовал бы этот ветер: не повалил бы нам палатку и не сорвал бы сети.
31 июля
Ветер разыгрался не на шутку. Правда, палатка наша выстояла (печь ночью мы не топили и потому не боялись за нее), а вот сетей наших нет. Наши несерьезные якорьки (напомню, бутылки с песком) их конечно же не удержали. К счастью, ветер был прижимной, и наши сети, скатав в большой грязный ком, попросту выбросило на берег (а в сетях сидели два муксуна и два сига). Целый день мы с Петькой под ледяным ветром распутывали эти наши снасти (все наши геологи ушли в маршрут).
— Это еще, спасибо, ветер был прижимной, — говорю я, — а то сорвало бы наши снасти и унесло в открытое озеро: только бы мы их и видели...
— И превратило бы в плавучие гробы, — добавил Петька, — помнишь, что мужики у топографов рассказывали?
— Ну, из наших-то сетей навряд ли гроб получился бы, — сказал я, — эвон в какой ком их скатало. А вот без сетей да без рыбы остались бы мы за милую душу. Правда, есть у нас еще одна сеть — семидесятка. Если успеем, снарядим и ее да выставим подальше в озеро. В нее-то должна крупная рыба пойти.
С сетями промучились мы целый день, но распутали и разобрали их, практически ничего не потеряв. Затем взяли шесть здоровенных пробных брезентовых мешков (емкостью почти с ведро каждый), набили их песком и крепко-накрепко завязали: вышли прекрасные грузила.
Ветреная сухая погода, столь благоприятная для консервирования мяса, несет мне и свои неудобства: почти совсем пересох бойкий (прежде такой полноводный) ручеек. Теперь за водой приходится ходить на озеро.
После ужина состоялся первый сеанс радиосвязи (радист у нас по совместительству Саша). Позывной СНИИГГиМСовского радиста на базе в Игарке — «клычок», а каждый отряд — тоже «клычок», но уже с цифрой. Мы — «клычок-6». Поэтому проводить сеанс связи на нашем отрядном жаргоне означало: «клычковать». Первый блин вышел отнюдь не комом — прохождение волн было превосходным, мы легко связались с базой и передали микрофоном, то есть обычным текстом, первую радиограмму: «У «клычка-6» все в полном порядке. Уже едим горчицу». Это означало: убили оленя (горчицу-то едят с мясом, а говорить о своем браконьерстве открытым текстом отряды не решаются — лицензий на отстрел оленей ни у кого из нас нет). При упоминании горчицы Леша поперхнулся куском жареной оленины, а Константин Иванович засмеялся:
— Молодец! Совестливый человек. Смущается.
Уже после сеанса связи, дав радисту отбой, Саша вспомнил, что забыл передать про неправильно составленную заявку в авиаотряд. Забросить-то они нас забросили, а вот ну-ка не захотят вывозить: дескать, нет печати на вашем документе, и все тут!
Ночью вдвоем с Лешей далеко от берега поставили на новых якорях наши сети, в том числе и высокую, зеленую, вязанную из толстой нитки семидесятку. На нее у меня особенная надежда.
1 августа
К утру ветер стих совершенно, и повисла в воздухе холодная неподвижная хмарь. Небо плотно укутано толстыми тучами, моросит мелкий, почти незаметный дождичек, вернее, просто водяная пыль. И очень холодно. С самого утра я затопил печку и тем самым разбудил всех, кроме Петьки. Он просто залез в глубь своего мешка и умудряется спать, неизвестно как осуществляя жизненно важный процесс дыхания. За эти дни мы с грехом пополам укротили нашу печку, и большая часть дыма сейчас выходит через трубу на улицу, но довольно много его все-таки лезет к нам в палатку.
— Что выбираем, джентльмены? — спросил Саша, вылезая из своего мешка. — Тепло или чистый воздух?
— Нет вопроса, — ответил Константин Иванович, — конечно, тепло. От тепла еще не умер ни один полярник. — После этого он разделся догола; на голое тело надел свою меховую шубу и шапку, на голые ноги — валенки и побежал на берег озера делать зарядку и купаться.
— Отчаянный мужик, — ежась от холода, кивает на голого Константина Ивановича, прыгающего по прибрежной гальке, Саша.
