Марина Галкина - Одна на краю света
Над долиной поднялся утренний туман. День обещает быть теплым. Плавание вниз по широкой реке на сытый желудок является легкой прогулкой. Река часто петляет, делится на многочисленные протоки, но течение быстрое, и скорость передвижения высокая. 68 километров по карте я прошла за 6 ходовых часов. И вот впереди уже виден долгожданный высокий береговой обрыв, на котором должны быть древние наскальные рисунки.
За распадком меж прибрежных сопок работали старатели, с воды мне хорошо был слышен шум экскаваторов. Они стояли километрах в пяти от реки, как мне рассказали на перевалбазе, и к ним вела вездеходная дорога с самого Мыса Шмидта. Знакомиться с бытом старателей — это еще на неделю задерживаться, подумала я и проплыла в сумерках дальше, к началу обрыва. Вдруг сзади раздался гудок. Обернувшись, я увидела, как вдалеке по склону, по серпантину дороги медленно ползла грузовая машина и светила фарами. «Ну надо же! — от удивления я даже раскрыла рот. — Цивилизация!»
Утро было ясное, а под обрывом даже припекало солнышко, и склон как раз защищал меня от ветра. Раздеваюсь до футболки — чудеса! Контрасты чукотской погоды еще не перестали удивлять меня.
Уже два часа лазаю по серым алевролитово-песчаниковым выходам скал и ищу рисунки. Плоские плиты разрушающейся породы грудами валяются под крутыми утесами. Неужели время успело разрушить эти уникальные художества? Меня предупреждали, что найти рисунки нелегко, поэтому я ищу очень тщательно, но пока тщетно. Под плитами в земле я раскопала лишь кучу древних окаменевших костей. С горя куском кварца корябаю на отколотой плите свою лодочку.
Сажусь в каяк, проплываю небольшое расстояние, разглядываю прямо с воды очередную скалу, нависшую над склоном, и вдруг мельком различаю маленькую фигурку — рисунок оленя. Или это игра светотени? Течение чуть сносит меня вниз, силуэт пропадает, но я уже карабкаюсь наверх, к заветному скальному выходу, и вижу маленькие, в 5 сантиметров высотой, фигурки двух человечков, взявшихся за руки. Осматриваю все грани находящихся рядом скал, и мне открывается удивительная галерея древних художников неолита. А я-то даже слишком скрупулезно искала рисунки в самом начале обрыва, там, где их просто не было!
Одни петроглифы протерты или вышлифованы на скалах. Это наиболее древние рисунки, относящиеся, как пишет Диков, вероятно к концу второго тысячелетия до нашей эры. Другие, более поздние, выбиты более или менее глубоко и представляют собой светлые силуэтные фигуры на темном фоне поверхности скалывания горной породы. Орудием живописцам служили куски белого кварца, коренные выходы и обломки которого в изобилии присутствуют здесь.
Пегтымельские наскальные рисунки запечатлели то время, когда на Чукотке уже сложились и развивались две культуры: тундровая и морская. Первая продолжала пока традиции охоты на диких оленей, выработанные на Чукотке еще во втором тысячелетии до нашей эры предками тундровых чукчей. Другая, более передовая, принадлежала морским зверобоям, предкам эскимосов и береговых чукчей.
Среди петроглифов полностью отсутствуют сюжеты, связанные с оленеводством. Все они рассказывают о жизни первобытных охотников на дикого оленя и на морского зверя. Раньше в этих местах под береговым обрывом мигрирующие осенью и весной олени форсировали реку и становились легкой добычей охотников.
Главным персонажем наскальной живописи, конечно же, является олень. Этих животных изображают большими и маленькими, одиночными и в группе. Вот олень в окружении волков. Среди рисунков можно заметить маленький каяк, с которого преследуется и закалывается олень. Видно выбитое отдельно двухлопастное весло. Есть и рисунки тюленей.
Часто встречаются на скалах большие лодки. Они двух типов. Восьмиместные чукотские морские байдары, обтянутые шкурой, с гарпунером впереди и кормчим за рулевым веслом сзади. Такие и по сей день встречаются на морском побережье Чукотки. На рисунке можно рассмотреть, как охотники загарпунили кита, правда, его силуэт немного зарос лишайником. Другие лодки с высокими носами, похожие на ладьи, являются более старыми рисунками. Какие заморские гости наведывались на них к чукчам в глубокой древности?
Особую сюжетную группу составляют разнообразные человекоподобные фигуры мужского и женского пола с полукруглыми образованиями над головой. Эти грибовидные силуэты над человеческими фигурами означают именно гриб, а не пышную прическу или головной убор, как утверждает Диков. И хотя мухомор в заполярной Чукотке появляется изредка, нельзя не признавать его культового значения в жизни древних чукчей.
Этнограф-северовед Тан-Богораз пишет об опьяняющих мухоморах, что они являются к пьяным людям в странной человекоподобной форме. Это может быть однорукий или одноногий, либо вообще напоминающий обрубок человек. И это не духи, а именно мухоморы как таковые. Число их, видимое человеку, соответствует тому, сколько он их съел. Мухоморы берут человека за руки и уводят в потусторонний мир, показывают ему все, что там есть, проделывают с ним самые невероятные вещи.
Самым большим из всех петроглифов (35 см высотой) является рисунок женщины-гриба с двумя косами, одетую в керкер. Рядом с ней изображена целая группа человеко-грибов разной степени антропоморфизации, и все они, возможно, исполняют ритуальный танец вокруг поверженного оленя. А это что за непонятный овал, смахивающий на след человека, изображен над фигуркой кита? Может быть, это кукуль?
Отснята последняя пленка. Поднимался ветер, на скалы наползала облачная тень, похолодало. Погода на Чукотке очень изменчивая, я тороплюсь продолжить сплав. Мне очень хочется доплыть до устья Пегтымеля. Там, где самая левая протока впадает в океан, в избе живет Леха — охотник, как мне сказали на перевалбазе. Ориентир четкий, все просто. Теперь, после многочисленных встреч, меня тянет к людям, грустно без них. До океана оставалось километров 40–50. Успею до вечера, подумала я.
Только сейчас выплываю из гор, вокруг тянется слабохолмистая местность. Сильный восточный ветер на участках реки, где приходится плыть против него, тормозит меня. Берега реки вскоре становятся плоскими, от воды наверх поднимается небольшой обрывчик, метр — полтора высотой, а дальше простирается равнина, река окончательно вышла из гор. Лишь временами теперь мне видны дальние склоны горок. Но берега идут хоть и низкие, но не болотистые, вполне пригодные для стоянок. Отдельные близкие мерзлотные вспучивания почвы разнообразят плоский рельеф.
Скорость моя явно уменьшилась. Падение реки было уже не настолько хорошо выражено, как раньше, да и река стала больше петлять. Перед перекатами открывается ширь водного пространства — метров на 300–400, за ними следуют разбои русла, а я-то уже и забыла, что можно садиться на мели. Выберешь не основную протоку — и через какое-то время идешь по ней пешком, тащишь каяк на веревке.
