Жюль Верн - Дети капитана Гранта
Путешественники стороной объехали эту гигантскую гекатомбу[47], которой довольствовался бы самый кровожадный из ботов древности, и вскоре оставили её далеко за собою.
Талькав не без тревоги всё время разглядывал почву. Часто он останавливал Тауку и поднимался на стременах. Но, не заметив ничего подозрительного, он опускался в седло и продолжал прерванный путь. Однако, проехав несколько метров, он снова останавливался или внезапно отъезжал в сторону, делал крюк в несколько миль то к югу, то к северу и возвращался на своё место во главе отряда, никому ничего не говоря о своих опасениях. Так повторялось много раз. Загадочное поведение Талькава заинтересовало Паганеля и обеспокоило Гленарвана. Он предложил учёному расспросить патагонца; Паганель охотно повиновался этому распоряжению начальника экспедиции.
Талькав ответил географу, что его сильно удивляет обилие влаги в почве. Никогда ещё за всё время его работы в качестве проводника ему не случалось видеть здесь такого зыбкого грунта. Даже во время сезона дождей он не наблюдал такой сырости.
— Но чему вы это приписываете?
— Не знаю, — ответил индеец. — Если бы я знал…
— А бывает ли, что горные речки выходят из берегов?
— Бывает.
— Может быть, и сейчас случилось это?
— Возможно, — ответил Талькав. Паганелю пришлось довольствоваться этим уклончивым ответом. Он передал Гленарвану содержание своего разговора с проводником.
— Что советует делать Талькав? — спросил Гленарван. Паганель перевёл вопрос патагонцу.
— Быстро ехать вперёд! — ответил Талькав. Этот совет легче было подать, чем выполнить. Лошади очень устали, ступая по зыбкой почве, скользившей под копытами.
Равнина заметно понижалась, образуя обширную лощину, в которой должна была скопляться дождевая вода. Путешественникам, ехавшим теперь по самой низменной части лощины, нужно было как можно скорее выбраться на более возвышенное место, потому что при первых же потоках ливня эта лощина грозила превратиться в настоящее озеро.
Они пришпорили лошадей.
Но, видно, природе мало было тех водяных луж, по которым шлёпали лошади: около двух часов пополудни разверзлись хляби небесные и потоки тропического ливня хлынули на равнину. Ничего иного не оставалось делать, как запастись философским спокойствием: не было никакой возможности укрыться от этого потопа. По пончо струились потоки воды. Вода стекала со шляп, как из водосточных труб; бахрома пончо — рекадо, — казалось, состояла из тонких водяных струек. Облепленные грязью, фонтаном вырывавшейся из-под копыт лошадей, путешественники ехали шагом под двойным ливнем — падавшим с неба и взлетавшим в виде брызг с земли.
Промокшие насквозь, продрогшие, разбитые усталостью, добрались они вечером до заброшенного ранчо.
Нужно было быть уж очень измученным, чтобы согласиться признать это ранчо удобным пристанищем. Но у Гленарвана и его спутников не было выбора. Они с радостью забрались в эту жалкую хижину, которой побрезгал бы любой житель пампасов. Не без труда они развели в очаге огонь, дававший больше дыма, чем тепла. Ливень неистовствовал снаружи и сквозь прогнившую солому крыши попадал мелкими струйками внутрь хижины. Если огонь в очаге не погас двадцать раз, то только потому, что двадцать раз Вильсон и Мюльреди героически боролись с дождевыми потоками.
Скудный ужин прошёл в грустном молчании. Путешественники ели без всякого аппетита, и только один майор не оставил ничего от своей порции. Его невозмутимость росла вместе с неудачами. Паганель, как истый француз, пытался шутить, но никого не рассмешил.
— Очевидно, мои остроты тоже подмокли, — сказал, наконец, Паганель, — ни одна не попадает в цель.
Единственное, что оставалось делать в эти условиях, — это попытаться уснуть. Все искали во сне забвения от усталости и уныния. Ночь выдалась скверная: стены ранчо скрипели так, что, казалось, вот-вот они рухнут; они ходуном ходили при каждом порыве ветра. Несчастные лошади, привязанные снаружи, жалобно ржали под потоками ливня. Да и хозяевам их было немногим лучше под дырявой крышей хижины. Однако в конце концов сон одержал победу. Первым заснул Роберт, склонив голову на плечо Гленарвана, а за ним и все остальные.
Ночь прошла без происшествий. Разбудило всех ржание Тауки, колотившей копытом в дощатые стены хижины. Казалось, умная лошадь давала сигнал к отъезду. Путешественники были слишком многим обязаны Тауке, чтобы не послушаться её призыва. Они тронулись в путь. Дождь несколько утих, но сырая почва не впитала выпавших за ночь осадков, и поверхность её была покрыта лужами, болотами, прудами и целыми озёрами, образующими предательски глубокие банадо.
Посмотрев на карту, Паганель сказал, что, вероятно, Рио-Гранде и Рио-Виварота, которые обычно впитывают в себя все воды этой равнины, вышли из берегов и слились в одно русло, шириной во много миль.
Наводнение могло начаться в любую минуту, и негде было искать от него убежища. Спасение зависело теперь только от быстроты лошадей. На всём пространстве огромного круга, описанного видимым горизонтом, не было ни одного холмика, и наводнение, если только оно произойдёт, должно было беспрепятственно распространиться по всей равнине.
Путешественники пустили своих лошадей в галоп, шпорами поддерживая в них резвость. Таука по-прежнему держалась во главе отряда и переплывала встречные потоки с такой лёгкостью, как будто бы вода была её родной стихией.
Около десяти часов утра Таука стала обнаруживать признаки беспокойства. Она часто поворачивала морду на юг к необозримой плоской равнине и оглашала воздух продолжительным ржанием; она вздымалась на дыбы, раздувая ноздри, и с силой вдыхала ветер с юга. Талькав, которого, конечно, эти прыжки Тауки не могли пошевельнуть в седле, с трудом удерживал её. Пена, выступившая из её рта, окрасилась кровью от сильных рывков повода, но лошадь не сдавалась. Талькав чувствовал, что если бы он отпустил поводья, Таука помчалась бы на север, как птица.
— Что происходит с Таукой? — спросил Паганель. — Не сосут ли её пиявки?
— Нет, — ответил Талькав.
— Тогда, быть может, она чует какую-нибудь опасность?
— Да, она почуяла опасность.
— Какую?
— Не знаю.
Если глаз ещё не видел опасности, учуянной Таукой, то ухо слышало уже её приближение. Действительно, глухой шум, похожий на шум прилива, доносился откуда-то издалека, с юга. Порывы сырого южного ветра несли с собой водяную пыль. Птицы, спасаясь от неведомой опасности, стрелой неслись в одном направлении. Лошади, ступавшие по колено в воде, почувствовали, что возникает течение. Вскоре в полумиле расстояния к югу послышалось мычание, рёв, ржание, и показалось огромное стадо обезумевших животных, бегущих с большой быстротой, опрокидывая на бегу друг друга и топча упавших. Столбы водяных брызг, поднятые ими, едва позволяли разглядеть отдельных животных. Сотни самых больших китов не могли бы так взбаламутить океан, как это стадо — воду, покрывавшую почву.
