Кармен Майкл - Танго в стране карнавала
Через десять минут я пыталась дозвониться Фабио из синего автомата на углу. К этому моменту я приняла абсолютно твердое решение не только не соглашаться на эту должность, даже если мне ее предложат, но и вообще никогда до конца своей жизни не возвращаться в Сан-Паулу. Мой стресс выразился в холодной ярости, направленной против коварных ловушек капитализма.
Телефон ответил после первого же гудка (накануне Фабио приобрел мобильник, рассчитывая на мой взлет и повышение нашего благосостояния).
– Ну, как все прошло, родная? – с энтузиазмом вопросил он.
– Я не смогла… Долгая пауза на другом конце.
– В каком смысле не смогла?
– Я просто не смогла, Фабио, – повторила я.
– Ta’ louca mulher?[62] – заорал он. – Пять тысяч, Кармен.
Пять тысяч! Немедленно возвращайся и соглашайся.
Но это было физически невозможно.
– Соглашайся! – рявкнул Фабио.
– Пять тысяч не стоят того, чтобы продавать за них душу.
– Поработай хоть месяц. – Он сбавил тон, почувствовав, что может проиграть.
– Такие контракты на месяц не заключают. Это мерзкая ловушка, настоящий капкан со стальными зубьями, ночными перелетами и иголками под ногти, – решительно отрезала я.
– Чушь какая-то, детка, – сказал Фабио и положил трубку.
12
Моя блестящая карьера
Я впервые встретил тебя в кабаре Лапы,
Ты курила сигару и пила шампанское, это был твой вечер.
Мы танцевали самбу, сливались в танго, целовались
И ушли, только когда оркестр отыграл.
У входа ждала классная тачка,
Но ты ушла домой без меня.
И вот теперь я брожу под аркадой
В надежде встретить даму из кабаре.
До января я просто плыла по течению, позволив себе считать, что никаких проблем у меня нет. В конце концов, к самому понятию Рио-де-Жанейро реальность никакого отношения не имела. Чтобы в этом убедиться, достаточно было послушать Уинстона Черчилля, уверявшего свою новую голландскую возлюбленную, что во вторник вечером он был дома. Я был там и в то же время не был. Это духовная вещь. Ты, конечно, понимаешь, о чем я? Может, мои проблемы тоже испарятся, если я достаточно твердо буду отрицать их существование?
Единственной помехой для субъективизации реальности было то, что она конфликтовала с субъективными реальностями других людей – весьма серьезная загвоздка в обществе таких отъявленных индивидуалистов. Все это хорошо для одиночки – словно идешь по пустынной дороге, но в Санта-Терезе сталкивалось столько интересов и пересекалось столько этих самых реальностей, что возникало ощущение, как на оживленном перекрестке северного Рио: сигналят автобусы, въехавшие не в свой ряд, автомобили в пробках так и норовят столкнуться, а тут еще мешают рельсы поездов да мотоциклисты проскакивают в образовавшиеся просветы.
Моя мама звонила мне все чаще, внося раздражающие элементы ее собственной реальности. Каким-то образом она установила тайную телефонную связь с Густаво, и теперь, входя в дом, я нередко натыкалась на Густаво, шепчущего украдкой в трубку: «Нет. Да. Нет. Да. Не могу сейчас говорить. Она здесь».
Больше всего ее раздражало, что я осталась без гроша.
– Все зависит от того, что называешь «без гроша», – отвечала я, пытаясь включить творческое начало Уинстона Черчилля в трактовке реальности.
– Твой банк шлет тебе напоминания.
– Это действительно напоминания или просто письма, которые похожи на напоминания?
– Они так выглядят и таковыми являются.
– Тогда, значит, у меня все плохо.
– Ты ведь там находишься нелегально? – меняла мама тему.
– Все в этом мире нелегально, – беззаботно парировала я.
– Да что ты там вообще делаешь?
Я успокаивала ее, объясняя, что учу португальский, мать всех нужных и полезных языков на планете. Интуиция правильно подсказывала мне, что, умоляя о небольшом займе в тысячу долларов, не совсем уместно рассказывать про самбу, субъективацию реальности или знакомить маму с новыми революционными теориями, касающимися верности и преданности.
Насчет изучения языка я, разумеется, врала. Мой португальский был ужасен и до такой степени укоренен в сленге Лапы, что вряд ли его удалось бы использовать в реальном мире, ну разве что для работы в качестве переводчика при задержании преступника, пытавшегося протащить кокаин в аэропорт Кингсфорд Смит. Я понимала, что оказалась в западне, но не представляла, что в такой ситуации можно сделать. Теперь, окончательно отдавшись желанию плыть по течению и стать беспечной гедонисткой, я просто не имела права позволить таким мелочам, как отсутствие денег, помешать осуществлению моего истинного призвания.
Прогуливаясь по тенистым задворкам Санта-Терезы, я напряженно размышляла. Я безумно огорчалась из-за отсутствия гибкости в австралийской банковской системе и ее несовместимости с моей системой феноменологической реальности. И я пыталась оценить, произошло ли в моей жизни за последние шесть месяцев хоть что-то действительно важное и стоящее.
В конце концов, ворчала я, иностранцы приезжают в Рио вовсе не ради того, чтобы упорядочить свою жизнь. Мы стремимся сюда не затем, чтобы найти высокооплачиваемую работу в конторе, выйти замуж, остепениться и осесть. Мы сюда стремимся, чтобы убежать от действительности, развлекаться, заводить неподходящие знакомства, чтобы наслаждаться жизнью здесь и сейчас, а не крутиться, пытаясь достичь чего-то, что потом не будет казаться достижением. Конечно, кое-кто занимается самообманом, тщеславно внушая себе, что игра на гитаре или капоэйра помогут ему в жизни – но в большинстве мы здесь просто прогульщики.
Мою проблему, однако, подобные рассуждения не решали, ведь надо мной нависла реальная угроза возвращения. Чем, кроме сверхъестественной тяги к праздности, мне оправдать свое дальнейшее пребывание в Рио?
Возможно, из-за нависшей надо мной опасности неминуемой депортации из Бразилии, а может, просто из-за очередного колебания маятника ценностей, но мой мозг посетили опасные мысли о том, чего я все же могла бы добиться в Бразилии до того, как меня неизбежно депортируют. Рано или поздно придется-таки отправиться домой, и там, чтобы утереть нос карьеристам и отличникам, потребуется выступление покруче умения петь и танцевать самбу. Времена, когда восхищаются уже просто тем, что ты побывал в заморских странах, увы, прошли давно и безвозвратно. Ты три месяца болталась по Африке? И что дальше? Верхом пробиралась через зону ведения военных действий? Попала в плен к неизвестному племени каннибалов и осталась в живых? Нынче не спасают путешествия как таковые, испокон веку бывшие лучшим оправданием для праздности, – здесь требуется настоящее искусство.
