Михаил Володин - Индия. Записки белого человека
Ничто в мире не происходит без причины. И каждая причина есть следствие какой-то иной причины. И так без конца. Нельзя устранить следствие, не разорвав цепочку событий, ему предшествовавшую. Так сказал Будда.
Я решил пройти курс Випассаны, мало что зная о Будде и его открытиях. Меня вдохновляла надежда изменить собственную жизнь. Но еще больше — желание проделать эксперимент на выживаемость: как-то я смогу просидеть сто часов и промолчать десять дней?
И я сидел и молчал, сидел и молчал… Но на седьмой день получил неожиданный результат: я увидел себя в окружении своих извечных обезьян. Увидел с нового ракурса, со стороны. Здесь не было нужды искать себе оправдания и казаться лучше, не нужно было спорить ни с собой, ни с другими. Все было очевидно. Я был таким, каков я есть на самом деле, и отсюда, с высоты полета божьей коровки, я видел не только следствие, но и бесконечную цепь причин.
Быть может, впервые в жизни я оказался во вселенной со множеством центров и понимал, что не только другие — близкие и далекие, друзья и враги — дают пищу моим обезьянам, но и сам я всего только одна из обезьян в их мире под голубым небом на бетонной крыше.
Это новое знание было печальным. Но одновременно и давало надежду: надо научиться сохранять внутреннее равновесие, перестать реагировать на телесные ощущения (как же меня ломало в те утренние часы седьмого дня!), и обезьянам станет скучно, они отступят, перестанут корежить мою жизнь и оставят в покое мои «вьетнамки».
Никто в ничьей шубкеНа восьмой день, гуляя по «туалетной» тропинке, я увидел в траве землянику. До сих пор я не встречал в Индии наших лесных ягод. Ни земляники, ни черники, ни брусники. Я наклонился и почувствовал сладкую тягостную тоску. А когда срывал ягоду, ощутил, как колотится сердце. И хотя земляника оказалась водянистой и несладкой, в тогдашнем моем состоянии это не имело значения.
В то утро была назначена операция на самых глубинных — прикорневых, как сказал Учитель, — слоях сознания. В течение следующих двух суток мы должны были медитировать без остановки. Только сон освобождал от непрерывного вглядывания в самих себя. Помимо обычных десяти часов медитаций, на восьмой, а затем и на девятый день студентам предписывалось следить за ощущениями в ногах при ходьбе, наблюдать за перемещением пищи по пищеводу во время завтрака, обеда и ужина, «ловить» ток воды по коже при умывании. Мы не должны были ни на одно мгновение переводить внимание с самих себя на то, что происходит во внешнем мире. Получалось это плохо. Земляника была вовсе не первым раздражителем, уводящим мои мысли куда-то в сторону.
Если пятый день принес страдания физические, то восьмой — душевные. Судя по тому, как я себя чувствовал, операция шла вовсю, и вырезали мне по меньшей мере половину мозга!
Будда говорил, что никто, кроме нас самих, не может сделать нас несчастными. Страдания не знают внешних причин — только внутренние. Наверное, так оно и есть. На протяжении всего восьмого дня в моем сознании клубилась очередь, как в мавзолей. Я видел друзей, которых когда-то поставил перед выбором: приспособиться ко мне или перестать быть друзьями; видел женщин, с которыми глупо жил и неумно расставался. Я видел своих родителей, видел сыновей и жену. Видел тех, кого любил сам, и тех, кто любил меня. А рядом с ними стояли те, кого я и узнавал-то лишь тогда, когда они начинали выкладывать обиды и обвинения.
То, что происходило на восьмой день, больше всего походило на Страшный суд. И дело не в том, что во всех этих ситуациях я чувствовал себя виноватым, — все было куда хуже. Я видел решения — такие простые решения, что непонятно было, как я не дошел до них самостоятельно. Казалось, на восьмой день эго ослабило свою хватку и позволило увидеть жизнь такой, как если бы его вообще не было.
Рассказывают, что император Ашока однажды спросил свою возлюбленную, кого та любит больше всего. Женщина на мгновенье задумалась.
— Удивительно, — сказала она, — ты задал мне тот же вопрос, который я недавно задавала самой себе во время медитации.
— И кого же ты сильнее всех любишь? — еще раз спросил император.
— Себя, — просто сказала она.
Это был честный ответ. В подавляющем большинстве случаев мы любим других за то, что те любят нас. Или чтобы чувствовать себя влюбленными. Или благородными. Или несчастными… Мы искривляем пространство вокруг себя, чтобы всегда быть в центре. Мы считаем, что, приспосабливая окружающий мир к своим нуждам, кроя́ его по своему лекалу, мы делаемся счастливее! Это — иллюзия. Как иллюзия и само понятие «Я».
Это не я сказал. Это Учитель завывает из магнитофона. И мне вдруг, после стольких дней прослушивания его голоса, становится ясно: то, что делает Гоенка, больше всего похоже на авторскую песню — настоящую, а не нынешний суррогат. На Окуджаву, Высоцкого, Галича… Учитель поет о важных вещах, отлично интонирует и при этом ни на кого не похож. И главное, делает всё удивительно искренне! Так о чем там он поет?
Анича, анича — все преходяще! Частицы нашего тела возникают и исчезают миллионы раз в секунду. Каждая частица! То, что мы называем «Я», — всего-навсего сочетание биохимических процессов, наложение их один на другой. Это нельзя любить. Это нельзя ненавидеть. На самом деле мы — никто. «Я» — никто…
«Никто в ничьей шубке, — мысленно добавляю я и улыбаюсь, вспомнив любимую сказку, которая оказывается отличной иллюстрацией к моему пониманию буддизма. — Никто в ничьей шубке. Ведь так, моя Прелес-с-сть?»
Ток по кожеУ каждого студента на Випассане есть свой «козел отпущения» — человек, в котором раздражает абсолютно все. Ну невозможно же в самом деле всех любить, вот и возникает такая отдушина. После курсов Иван рассказывал, как в один из вечеров ходил за своим «козлом», стараясь всячески напугать его. Столь сильна была Ванина неприязнь к этому незнакомому человеку!
Мой «козел» жил за стеной. С самого первого дня он начал вести себя вызывающе. Не было ни одного параграфа правил Випассаны, который бы не нарушил этот индус. Он припрятал «мобильник» и по нескольку раз в день вел долгие страстные разговоры. Он регулярно просыпал утренние медитации и нерегулярно посещал остальные. Он читал, демонстративно оставляя открытой дверь в свою комнату. Он стирал белье, хотя из-за нехватки воды самостоятельная стирка была запрещена — только через прачечную. Наконец, он молился! Честное слово, если бы во время молитвы он ставил перед собой изображение Шивы или Кришны, я бы непременно на него настучал — так противен был мне мой сосед. Но молился он моему любимому Рамакришне, и я негодовал про себя, одновременно прислушиваясь к тому, что делается за стеной.
