Вольфганг Бюшер - Берлин – Москва. Пешее путешествие
Я взял книгу с полки, затем другую и третью, пока наконец не задержался на книге об Армагеддоне, о конце света, о темных библейских пророчествах. Эта книга не мучилась сомнениями. Она говорила, – и это происходило. Я читал без труда: частью она была написана по-русски, а частью – по-английски. Я удалился в Россию, в лес и в ночь, в самую безлюдную глухомань, в дом отшельника, к которому издалека стекались люди ради одного его слова, ради одного прикосновения его руки, – и нашел темную книгу из Америки. Гог из земли Магог оказался Ираком, а Израиль снова был восстановлен, это было чудо, случившееся спустя два тысячелетия, согласно старому пророчеству, – «and this allows the fullfillment of the remaining prophecies, и это позволяет сбыться оставшимся пророчествам»: Гог из Магога совершит нападение, и в этой последней битве погибнет треть человечества.
Снаружи кто-то был. Кто-то ходил вокруг, остановился под дверью, побежал дальше, удалился и снова приблизился. Волки здесь величиной с овчарку, как говорил Любин муж, но летом они не покидают леса. Только лето уже склонилось к закату, настала осень. Я взял с собой палку и вышел наружу, в волшебную ночь. Я мог не бояться, если бы существовала опасность, это было бы заметно по кошкам, но Демон сосредоточенно играл с моим сапогом. Я закрыл за собой дверь – теперь все было черным. Дом, сад, обе церкви, лес. Мир исчез, ничто не мешало свету звезд. Он лился вниз как нежнейший дождь, он тек по спине, на голову и на плечи. Если бы сейчас наступил конец света, я заключил бы его в объятья. Как брата, как отца, как невесту.
Битва
Где, на какой дороге, в какой из вечеров закончилось лето, я уже не знаю, но в любом случае, моя летняя жизнь осталась позади – путь на Гагарин и дальше на Можайск вел к русской зиме. Дни приходили и исчезали, ничем не отличаясь друг от друга, по большей части я не сворачивал с М1. В руке я теперь держал палку, которую подобрал на дороге, не из страха, просто было приятно иметь при себе оружие, я даже ожидал, что так произойдет. Я только не знал, каким оно будет. Мои мысли опять занимали волки. Порой, когда я часами шел по лесам, когда по обе стороны от трассы были лишь болота, поля и деревья, я разговаривал с волками, но они не собирались показываться и держали меня за дурака. Я приказывал им, наконец, выйти и обнаружить себя.
Уже почти четверть года я был один в пути. С тех пор, как я покинул Минск, у меня случались лишь мимолетные встречи с людьми, за исключением, пожалуй, краткого пребывания в Борис-Глебе. Я обрел ритм, и он оставался неизменным.
Я просыпался, закрывал за собой дверь, целый день шел, пока не темнело, где-нибудь ночевал, снова просыпался и шел дальше. Москва властно притягивала меня к себе. При этом у меня не было ни определенного представления о моей конечной цели, ни образа ожидавшей меня в итоге награды, какой бы она ни была. Москва была магнитом, а я – летевшей к нему металлической пылинкой, вот и все, и этого было достаточно, чтобы разрешить мои сомнения и вопросы. Уже проделанный путь стоил многих усилий, но силы мои он не подорвал. Напротив, с каждым шагом я становился все сильнее, ходьба была чудом, и если она меня изнуряла, если меня хлестал дождь или жгло солнце, – это было прекрасно, поскольку было именно таким, как нужно, и другим быть не могло.
Город Гагарин выглядел космически, но пах вполне по-земному. Я прошел через полузаброшенные деревни, через поля, где пастухи на лошадях объезжали стада в мягком свете осеннего дня. А теперь над площадью в Гагарине висело гигантское красное солнце, окрашивавшее серую улицу в алый цвет; вороны каркали, костры дымили, солнце сияло золотом на всех семи куполах собора, дерганный звук бас-гитары доносился из хип-хоп клуба, а парни в черных куртках стояли вокруг так, словно они лишь исполняли роли парней в черных куртках: так близко была Москва. В апреле 1961 года Юрий Гагарин первым полетел в космос, после чего его родной город, прежде называвшийся Гжатск, был переименован: ему было дано имя прославленного сына и завещано поддержание его культа. Мне было любопытно посмотреть, не сохранилось ли чего, связанного с именем Гагарина, может, его дом, но вскоре я прекратил поиски. Достопримечательностей было слишком много.
На каждом втором, третьем, четвертом доме была табличка с надписью о том, что и здесь некогда бывал Гагарин, здесь он сделал одно, а там – другое. Странно, но гостиница на площади Гагарина в этом городе, где все носило его имя, не называлась «Гагаринской». Она называлась «Восток». Восток! Я открыл деревянную дверь, шагнул внутрь и оказался на востоке56.
На следующее утро по пути в столовую я разговорился с одним москвичом. Он прорычал, что находится здесь в командировке, и предложил выпить пива. Я поблагодарил и спросил про дорогу.
– А я все-таки выпью! – сказал он, взяв бутылку, и насладился небольшой свободой, предоставленной ему по воле начальства. – Прежде трасса от Гагарина до Можайска была известна бандитскими нападениями, но сегодня, – он сделал большой глоток, – сегодня все спокойно.
«Спокойно». Мне нравилось звучание этого русского слова, его призрачная беспечность.
Я был в пути уже несколько часов, как вдруг почувствовал запах копченой рыбы. Двадцать, нет, тридцать палаток выстроились вдоль трассы. М1 превратилась в рыбный ряд, а он в свою очередь перешел в караван-сарай под открытым небом. Легковушки и грузовики останавливались, водители, многие с женами, прогуливались между палатками, выбирая рыбу получше. Люди в промасленных рубашках прикручивали гайки на колесах, которые только что заменили. Я спросил их, есть ли в пределах двадцати километров мотель.
– Нет, нет, – качали они головами, – Можайск. Можайск.
Но Можайск был для меня сегодня слишком далеко, до него еще целый день пути – что делать? Да ничего, просто идти дальше. Через некоторое время вновь показалось нечто, выглядевшее издали как стоянка бедуинов. Затем я увидел фирменные логотипы. Кто-то натянул веревки между деревьями и развесил на них на продажу огромные набивные полотенца со значками Феррари, Кока-колы, Мерседеса, но самого хозяина не было видно. Это было подходящее место для отдыха, но стоило мне усесться между полотенцами, как раздался окрик. Я отодвинул в сторону полотнище и увидел женщину. Тепло укутавшись, она сидела в придорожной канаве и ругала меня. Из-за блокнота в моих руках, она приняла меня за шпиона. Когда я прервал канонаду, чтобы сообщить, что не понимаю ее слов, поскольку недостаточно хорошо знаю русский, она меня передразнила:
– Я тоже плохо знаю русский!
Наша встреча завершилась сердечно. Я показал ей блокнот, и, когда она увидела плотно исписанные на чужом языке страницы, ее морщинистое лицо просияло:
