Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
Лобсын во время моего расчёта с ламой вышел, почему я мог говорить о нём свободно. Лама заинтересовался его биографией.
— Я расспрошу его о монастыре, в котором он учился, — сказал он. — А теперь пойдём, посмотрим наши горы.
Мы вышли из фанзы. Лобсын разговаривал на дворе с двумя из людей Чёрного ламы. Мальчиков он уже после завтрака послал присматривать за животными на пастбище, а теперь присоединился к нам. Выйдя из ворот, мы очутились в неширокой, но довольно длинной долине между голыми скалистыми грядами. По дну долины росли кустики полыни, колючки, кое-где пучки чия, так что верблюды находили себе пищу, и только лошади с унылым видом переходили от пучка к пучку и обрывали более тонкие верхушки уже совершенно пожелтевшего чия, стебли которого очень жёстки, как твёрдая солома. На самой высокой вершине южной гряды, недалеко от крепости, я заметил чёрную кучу и спросил ламу, что это за обо.
— Это — наш караул, — сказал он. — С этой вершины далеко видно в обе стороны и можно заметить издалека караван. Китайские купцы стали теперь проходить эту местность днём во избежание наших нападений ночью. Поэтому их надо высмотреть своевременно.
Пройдя немного дальше вверх по долине, я заметил на склоне отверстие, похожее на устье штольни, и спросил о нём.
— В этих горах есть земляной уголь, — сказал лама, — и мы добываем его понемногу для отопления наших фанз. Аргала у нас мало, саксаул, который ты видел во дворе, приходится привозить издалека, и мы бережём его на всякий случай.
— Лошадей у вас, вероятно, нет? — спросил я. — В этой долине корму мало.
— Очень мало; у нас только одногорбые верблюды-бегуны. И чтобы сберечь для них корм в долине на зиму, мы летом, когда караваны почти не ходят, пасём их за горами на степи. У вас, конечно, есть зерно для лошадей?
— Конечно, есть, горох. Только его нужно распарить в горячей воде.
— Скажите моим людям, они сделают.
Погуляв по долине, мы вернулись к крепости, и я заметил, что она была выстроена в таком месте, что её трудно было бы обстрелять из пушек. Она занимала весь восточный конец долины, почти замыкая выход из ущелья в южной гряде. Из этого выхода завьюченный верблюд еле-еле проходил к воротам крепости, расположенным немного левее, а за воротами скалы подступали так близко к стене, что оставался только проход для человека или верблюда без вьюка, который вёл в остальную часть долины. Таким образом, даже лёгкую пушку нельзя было бы протащить через этот проход в долину, чтобы с этой западной стороны издалека обстрелять крепость. Ворота были совершенно защищены от обстрела, а крутые склоны и зубчатые гребни обеих гряд, окаймлявших долину, делали очень трудным, если не невозможным, втаскивание пушек даже на седловины, чтобы обстрелять крепость сверху. Следовательно, оставалось только обстреливать крепость навесным огнём издалека, с окружающих равнин, не видя её, что было весьма сомнительно по состоянию китайского войска в это время. От обстрела из ружей с вершин обеих гряд крепость, конечно, не была гарантирована, но пули гладкоствольных ружей не могли бы пробить даже глинобитные стены фанз, не говоря уже о толстых стенах самой крепости, на гребне которых были бойницы для стрелков.
Около полудня нас пригласили на обед к ламе. Подали опять блюдо пилава и чай с молоком и солью. Во время прогулки по долине я заметил несколько пасущихся баранов и коз, вместе с верблюдами, и теперь спросил хозяина, как он достаёт мясо и молоко.
— Иногда отнимаем у китайцев, когда они гонят с Эдзин-Гола в Баркуль и Хами гурты баранов и коз, иногда доставляет нам баранов один хороший монгол, — сказал лама. — Но молоко это — верблюжье, у нас есть хорошая верблюдица.
К чаю мы захватили с собой своих сухарей и китайских печений, так как заметили, что у хозяев имеется только дзамба.
— У нас бывает иногда даже свежий хлеб, — заметил лама по поводу нашего угощения, но сейчас запас муки кончился. — Нет ли у вас лишней, я вижу, вы люди запасливые?
Я сказал, что мы везём муку для баурсаков и лапши и что фунтов 15 я смогу уступить в расчёте, что у монголов на Эдзин-Голе мука найдётся.
— Это будет очень приятно, — ответил лама.
За чаем я спросил, чем обусловлена его ненависть к китайцам.
— Пять лет назад я дал обет мстить китайским купцам и чиновникам за своего отца, сестёр и брата и отнимать у них деньги, чтобы выкупить сестёр и брата из неволи. Тебе я могу рассказать, как это случилось.
Семья моя родом из Наньшаня; там в горах живут рядом монголы хара-ёгуры и тангуты шира-ёгуры, и отец у меня тангут, а мать монголка. Семья наша была бедная, и отец охранял табун коней китайского амбаня города Ганьчжоу, которые паслись возле нашего улуса. Меня, старшего сына, отец отдал в большой монастырь Чертынтон на реке Тэтунг, и я стал ламой. Вместе с монгольскими богомольцами я поехал в Лхасу и пробыл там в обучении в монастыре далай-ламы два года. Вернувшись оттуда, я посетил свою семью, но не застал никого. Оказалось, что амбань получил место начальника в Улясутае и взял туда моего отца вместе с семьёй и табуном для той же службы. Полгода спустя меня послали в один из монастырей Хангая, так как я хотел жить ближе к своей семье. Я побывал в Улясутае у амбаня и от его чиновников узнал ужасную историю. В первую же зиму после переселения отца случилась страшная гололедица в той местности, где он пас табун амбаня. Ты, конечно, знаешь, что в Монголии гололедица зимой — ужасное несчастье. Скот пасётся и зимой на подножном корму, потому что сена монголы не имеют. Когда трава покрыта толстым слоем льда, скот не может добывать себе пищу и гибнет в большом количестве от голода. Слой льда в этот раз был такой толстый, что даже кони не могли разбивать его своими копытами. Мороз держался, кони худели, начали падать. Отец пришёл в отчаяние и погнал табун в Улясутай, где у амбаня был запас сена. Но было далеко, и по пути пало ещё много лошадей. В Улясутай отец пригнал только треть табуна. Амбань рассвирепел, и хотя отец был невиновен в несчастии, его посадили в тюрьму, в грязную яму, где он вскоре умер, а двух сестёр и брата, красивого мальчика, амбань отправил в Пекин и продал богдыхану, сестёр в гарем, а мальчика в рабство, чтобы покрыть убытки, причинённые отцом. Когда я узнал об этом, то дал обет: взять у китайских купцов силой деньги, чтобы выкупить пленников у богдыхана. В монастырь, куда меня послали, я не вернулся, а мало-помалу составил отряд из монголов и тангутов, также так или иначе обиженных китайскими властями, и построил с ними эту крепость близ караванной дороги. Вот с тех пор, четвёртый год мы и живём здесь в пустыне. Но через год или два у меня, может быть, будет довольно денег, чтобы ехать в Пекин и снабдить своих помощников небольшими деньгами для обзаведения юртой, скотом и семьёй.
