Александр Берман - Среди стихий
От раздражения чуть не заблудились в районе перевала. Потом ниже у озера стали попадаться альпинисты, которые вышли навстречу. Мы старались быть со всеми очень вежливыми и благодарными. Но сразу поехали в "Шхельду" и забились в свой домик. Я затрудняюсь сказать, что получилось, но мы сидели молча в комнате из четырех стен, выходить не хотели, а на звук открываемой двери поворачивались как на грохот камня.
Нам нужна была тишина. Невозможно было напрягаться для разговора. Каждое слово, которое приходилось говорить, казалось ужасно глупым, а правильных слов сказать не могли.
Ночью я вздрагивал так сильно, будто изнутри вдруг ударяло. И что-то снилось, снилось, но не стена. Утром нам было еще хуже. Мы просто попросили, чтобы к нам, пожалуйста, вообще никто не заходил. А мне захотелось уйти опять на стену.
Но пришел начальник лагеря Арон Исакович Шевелев и сказал:
"Ребята, идите сюда".
Мы вышли с ним за дверь.
"Садитесь в машину".
Никого, кроме нас, в машине не было. Шевелев вел машину и с нами не разговаривал. Я подумал, что если привезет нас к врачу, то повернемся и уйдем. А если захотят помешать, то вылезем в окно.
Потом вижу город - по Нальчику едем. В машине жарко, крыша накалилась, и в городе жара...
"Выпьем водички, ребята", - сказал Шевелев.
Мы вышли и выпили водички. Стоим, смотрим на уличное движение, на дома с открытыми окнами и на собак...
"Я сейчас", - говорит Шевелев. Сел в машину и уехал. Мы пошли по ровному асфальту, походка у нас была грубовата. Никто нас вокруг не знал и ни о чем не спрашивал. В парке увидели цветы, людей, которые отдыхали на скамейках, дети бегали вокруг. Мы прошли весь парк. Вдруг мне захотелось, чтобы подбежал какой-нибудь ребенок и спросил: "Дяди, откуда вы идете?" Тогда бы я ему рассказал, как и где мы были.
Миша вдруг говорит: "Что-то, Иосиф, пятка чешется, опять нам, наверное, дорога предстоит".
Когда мы вернулись в "Шхельду", был дождь, и ветер, и временами принималась пурга. Нас сразу встретил Шевелев и сказал:
"Хорошо, что вы приехали, группа гибнет на траверсе Гадыл-Башкара. Мы ничего не можем сделать, стена обледенела..."
И еще он нам сказал, что слышно, как пострадавшие кричат. Девушка там одна кричала: "Позовите Мишу, Иосифа!"
Мы сразу вышли: Миша, Миша Младший (тоже Хергиави, родственник Миши, вообще-то он был старше, но в альпинизме, при Мише, он сам себя, да и мы его так называли) и я. Пострадавшие оказались на сложной стене. На четвертый день они перешли вершину и начали спуск на веревках в сторону плато Джан-Туган. Остановились ночевать на площадке. А ночью ветер им палатку разорвал, и под мокрым снегом и ветром люди моментально обледенели, и веревки тоже, и сама стена тоже. Теперь двинуться с места люди не могли.
Мы спешили, мы очень спешили и слышали крики. Погода была ужасной. Вой ветра проникал в душу, а руки мерзли мгновенно. Когда мы вылезли на площадку, а те люди увидели нас, то я помню, как стали оживать и светлеть их лица; будто чернота смерти нехотя сползала с них.
Один из пострадавших был очень плох. Мы старались напоить его чаем, но это было трудно. Мы укутали его в сухой мешок и скорее начали спуск.
Он был привязан к Мише на спину, а я их сопровождал. Миша Младший тем временем готовил к спуску остальных. Пострадавший иногда приходил в себя, и мы с ним старались разговаривать. Он сказал: "Осторожнее будьте, не рискуйте из-за меня, я подожду". Он вел себя очень мужественно, но он не выдержал спуска.
Остальных мы спасли.
Если бы мы подошли хотя бы на час раньше! Как получилось, что нас пришлось увезти в город?!
Когда ты овладел альпинизмом, то самое лучшее, что остается делать в жизни, - это спасать в горах людей. И если получилось так, что можно было сделать больше и от тебя это зависело, становится тяжело.
Мы сидели в своей комнате, пришел Шевелев и сказал:
"Ребята, вы не правы совсем. Успокойтесь, не все могут так спасать на обледенелой стене, не все и хандрят после восхождения. Может быть, альпинизм и придуман для того, чтобы выяснить, где предел человеческих сил?"
Он говорил добрые слова. Нам стало легче.
Скалы и медали
Когда Миша шел по скалам, не думалось о технике, просто смотрелось, так это было красиво.
Когда на Крымских соревнованиях он шел вверх, зрители замирали, не от страха (какой там страх, страховка сверху тросиком) - от восхищения. И он неизменно становился чемпионом страны.
Идти по скалам - это как песню петь, остановиться нельзя, не будет песни. Идти по скалам - это взглядом обгонять руки, а руками обгонять взгляд. Идти по скалам - это испытывать быстрый подъем своего тела. Но я считаю, что идти нужно спокойно, так, чтобы в каждый момент можно было остановиться и двинуться дальше, когда захочешь. А это уже стиль не скалолазов.
Вот сижу дома на диване, а тянет куда-нибудь, за скалу уцепиться. Это высшая радость, которую могу представить. Я просто скучаю без скал, к ним привык. Всю жизнь они у меня под руками, а я у них на груди.
Они меня держат. Когда они надежные - они добрые. Но даже ненадежные скалы были ко мне добры. Я все думаю: почему спортивное скалолазание появилось в среде альпинистов? Могло бы ведь и просто среди других спортсменов, ведь это же не альпинизм?
Наверное, становится обидно иногда альпинистам, что никто не видит их, и захотелось показаться, пройтись на глазах у всех.
Конечно, заманчиво, я понимаю и нисколько не порицаю. Но это очень далеко от суровой чистоты альпинизма, от людской теплоты на холоде высотных скал, когда тебя никто не видит.
Я никогда не занимался спортивным скалолазанием. Соревноваться на скорость, с верхней страховкой, стартуя на земле и финишируя наступив на разрисованную черту? Я этого не хотел. Почему?
По нескольким причинам: ампутированный палец (это препятствие можно было бы преодолеть), подмена духа альпинизма азартом соревнований, не мог поверить, что срыв допустим, что можно сознательно рисковать срывом. И еще, я боялся, что этот стиль укоренится во мне и подведет там, где верхней страховки не будет.
А Миша очень увлекался скалолазанием. Он говорил, что в скалолазании медали несомненны, они без всяких неясностей и они чисты. На восхождениях у нас был разный стиль передвижения, но никогда у нас не было споров. Он попадал под мое влияние и принимал мой стиль.
Он всегда верил в мою интуицию. Иногда я кричал ему: "Миша, стой, прижмись". И он моментально выполнял это. А потом удивлялся: "Как ты угадал, что пойдут камни?" А я не мог объяснить, наверное, просто чувствовал повадку горы, как чувствует охотник, куда прыгнет зверь.
Все, что я умел как альпинист, Миша старался понять и освоить. Но душа его рвалась к своему стилю. И, конечно, такой альпинист, как он, должен был получить свободу.
