Леонид Платов - Повести о Ветлугине
— Рассерчал я раз на него, — рассказывал мой сосед, — решил совсем из дому уйти. Ну тебя, думаю, к богу с пьянством с твоим…
— Уйти?… А куда уйти?
— Ну, мало ли куда! На Волгу к плотовщикам. Или к верному морю, в Одессу. А там — юнгой на корабль…
— Не ушел все-таки?
— Не ушел. Вернулся из Рыбинска.
— Почему же так?
— Отца жалко стало…
Он неожиданно улыбнулся, немного сконфуженно. Улыбка у него была замечательная. Улыбались не только рот и глаза, но даже нос, который забавно морщился, будто владелец его собирался чихнуть.
Так в то томительно длинное, голодное «безобеда» завязалась моя дружба с Андреем Звонковым…
Кто лучше меня мог понять его? Нет, в доме тетки, у которой я жил, никто не «лупцевал» меня, но что из того? Иной раз с горя тоже хотелось податься куда-нибудь на Волгу или в Одессу.
Мы с дядюшкой не терпели друг друга.
Возможно, ему неприятен был мой приезд (меня к ним привезли совсем малышом). Во всяком случае, он хмурился, когда в сопровождении тетки входил в гостиную, посреди которой стоял я.
Потом сразу же заулыбался и стал тормошить меня, спеша завязать знакомство, в котором не был заинтересован. Дети очень чутки ко всякой фальши.
Заметив, что я дуюсь, тетка, добрая женщина, решила; исправить положение. Она сказала:
— Что ты, Леша, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе вместо папы.
— Мой папа умер, — сказал я, глядя в пол.
И как ни уговаривали меня, я повторял эти слова упрямо, как заклинание, изо всех своих детских сил защищаясь от чужого человека с неискренней улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.
— Чудак какой-то! — сказал дядюшка отходя. Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков.
С годами антипатия между нами углублялась. Видимо, все более определялось во мне то, что он считал проявлением смешного чудачества.
Не раз, подняв глаза от книги, я ловил на себе его испытующе-недоброжелательный взгляд.
— И в кого такой? — говорил он, поворачиваясь к тетке. — Никогда у нас не бывало таких… — И пророчествовал: — Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не доведут… Слыхал поговорку: «Чудак все таланты имеет, а главного нет: таланта жить…»
Или принимался вышучивать.
— Алексей уже пугач прочистил, — сообщал он тетке, — и кусочки сахара стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит — и к индейцам сбежит.
И сам смеялся своей выдумке.
Бывало по вечерам от нечего делать он начинал придираться к моей наружности:
— Ну разве путешественники такими бывают? Погляди на себя в зеркало, погляди! Подбородок — как у девочки, брови жиденькие… А нос?…
Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я не любил своего лица. Характер на нем был намечен пунктиром.
Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивал ее, как окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир. Однако и сюда из глубины комнаты доносился противный, квакающий смех…
Так тошно делалось от этого кваканья за спиной, что я откладывал книгу и кидался к выходу.
— Леша, куда?
— К Андрею. Уроки делать…
Перебежав улицу, я приникал к стене дома и издавал условный свист. Троекратный, согласно хорошим романтическим традициям!
Тотчас в окне появлялся силуэт моего приятеля. Я видел, как он мечется по кухне, торопливо натягивая шинель.
— Андрюшка, куда?
От грубого голоса его отца дребезжали стекла.
— «Куда, куда»! — бранчливо отвечал Андрей. — Сами знаете куда. К Лешке. Уроки готовить…
Он кубарем скатывался с крыльца, и мы мчались по улице, будто подхваченные снежным вихрем.
В кружащейся белой пелене возникали справа и слева низенькие домики с нахлобученными по самые, окна крышами.
Одна игра сменяла другую. То мы пробирались вдоль заборов, сжимая в руках воображаемые карабины, то перепрыгивали через канавки и сугробы, «сбивая след». А если нас нагонял случайный прохожий, трусивший по тротуару озабоченной рысцой, мы сопровождали его иногда до самого дома, оберегая от предполагаемых преследователей.
Город в эти часы принадлежал только нам. Он волшебно преображался. Собор, купол которого нависал над улицей, превращался в вершину Скалистых гор. Сами улицы казались то ущельями, то руслами рек. И мы без устали кружили в этом маленьком, выдуманном нами мирке, как белки в колесе, подгоняемые своим воображением.
Вспоминая сейчас это время, понимаю, что мы грезили на ходу. Свойство возраста!..
А когда надо было расходиться по домам, наши спутники — индейцы в длинном, до пят, перьевом уборе, пираты со сверкающими кинжалами в зубах, переодетые графы и герцоги в черных полумасках, сгорбившись, исчезали в переулках. Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под ногами. Мелькали мимо низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом подслеповатых окон…
Но однажды мы увидели яркий свет в окне.
— Вон лампу зажгли, — сказал Андрей без особого интереса. — У исправницы…
Подле невысокого деревянного дома стояло дерево. В столбе света, падавшем из окна — почему-то он был зеленым, — иней на ветках искрился подобно стеклярусу на празднично убранной елке.
— Отчего зеленый?
— Лампа под абажуром, — пробормотал Андрей и отвернулся.
Я собирался сделать то же, как вдруг к окну подошел человек и отдернул штору.
Это был наш Петр Арианович.
Нет, он не заметил меня. Он смотрел поверх моей головы, куда-то вдаль, со знакомым, задумчиво-рассеянным выражением. Таким бывало его лицо на уроках, когда он рассказывал о северных морях.
— О! Петр Арианович!..
Он отошел от окна, позабыв задернуть штору. Комната была теперь хорошо видна. Множества карт лежало повсюду — на столе, на узкой койке, даже на полу. В углу возвышалось громоздкое сооружение наподобие чана, в котором тускло отсвечивала вода.
Что бы это могло быть?
Лампа под зеленым абажуром бросала спокойный круг света на исписанный до половины лист бумаги.
Несомненно, именно здесь, в этой тесной комнате, доверху набитой географическими картами, на столе, заваленном раскрытыми книгами, скрывалась тайна нашего учителя.
Потянувшись, Петр Арианович вернулся к чану.
Мы, поднявшись на цыпочки, продолжали смотреть в окно.
Стоя к нам спиной, учитель географии что-то сделал с чаном, от чего тот стал медленно вращаться. По потолку над ним побежали, закружились светлые пятна. Ага, это учитель нарезает ножницами бумагу на маленькие кусочки и бросает зачем-то в воду…
