Роальд Потапов - Неведомый Памир
…Машины добрались до Сары-Таша в полной темноте. Половина дороги осталась позади. Грязная столовая, скудно освещенная одной керосиновой лампой, была еще открыта, и мы успели перед сном пропустить по стаканчику и подкрепиться. Потом все устроились на ночлег в шоферской гостинице, где, повалившись на скрипучие, но мягкие койки, вмиг погрузились в глубокий сон.
Встали рано, в серых предрассветных сумерках. Вздрагивая от холода (было минус пять градусов), я вылез на улицу — и тут впервые увидел наконец Памир. Он стоял впереди гигантской ледяной стеной Заалайского хребта, вздымающейся на четырехкилометровую высоту над плоским пространством Алайской долины. Величественные семитысячники, громоздясь один над другим, уходили влево и вправо за горизонт. Здесь только начиналась весна, и хребет был скрыт сверкающим снежным покрывалом почти до самой подошвы. С полчаса я простоял в совершенном столбняке, благоговейно созерцая это фантастическое зрелище. Близился восход, и, хотя вся долина была еще в тени, там, на хребте, одна за другой загорались в первых солнечных лучах ледяные грани пиков. Позже, когда наши машины пересекали долину, хребет стоял неприступной громадой льда и снега, сплошь залитый ярким солнечным светом…
Алайская долина была тиха и безжизненна. Бурая земля недавно освободилась из-под снега; нигде ни травинки. Какой контраст с тем, что делается здесь в середине лета! Бескрайний простор долины скрыт пышным травяным ковром. Всюду белеют палатки скотоводов, дымят юрты, воздух наполнен звоном жаворонков, ржанием и топотом десятков табунов, глухим блеянием отар, пронзительно-визгливыми криками пастухов, стремительно проносящихся мимо на откормленных конях. Замечательные пастбища Алайской долины вмещают летом громадное количество скота, сгоняемого сюда из трех республик…
Оставив долину позади, машины вползают в узкую щель, стиснутую круто уходящими вверх склонами. Начинается медленный, долгий подъем на первый памирский перевал Кызы-ларт (Красный перевал). Все вокруг действительно красноватых оттенков — склоны, осыпи; даже вода в бегущей рядом с дорогой речке красно-бурая. Склоны совершенно голые, не видать ни травинки — разительный контраст с зеленым Алаем!
Леонид не зря обратил мое внимание на роскошный травяной покров перед Талдыком. Мы въезжали в новую страну, Высокую Центральную Азию, страну высочайших нагорий, высокогорных пустынь, резко континентального климата, холодного и сухого, огромную страну, скрытую за цепями громадных хребтов, западным бастионом которой является Памир.
Наконец наступила торжественная минута: мы — на перевале, мы — на Памире, мы — в Центральной Азии!
Машины остановились: оказалось, что у одной из них спустил баллон. Я мог вдоволь, без спешки насладиться первым впечатлением.
Перед нами тянулись пологие, сравнительно невысокие гряды гор, пестрящие пятнами снегов. Величественно грозный со стороны Алайки, как называют долину водители, с юга Заалайский хребет кажется совсем иным. Сильно изрытые оврагами-саями склоны с россыпями камней и выходами скал полого сбегают вниз, к неширокой плоской долине. Безмолвие, нигде ни былинки; тишину нарушает только свист холодного ветра. Отныне этот монотонно-унылый свист будет сопровождать меня почти непрерывно, во всякое время дня и ночи, от первого до последнего дня работы…
Необычно и красиво разнообразие красок обнаженных пород. Длинный отрог хребта, спускающийся вниз перед нами, почти черный. Слева от него идет гряда ярко-малинового цвета, а между ними тянется серо-коричневая долина, в конце которой мрачной смесью бурых, синих и зеленоватых красок навис еще один хребет, увенчанный белоснежной каймой.
Взглянув на меня, Леонид неопределенно хмыкнул. Восторженный вид неоперившегося студента, вероятно, не очень вязался с окружающим миром…
Вот это пошла дорожка! Спуски, повороты, взлеты, как на американских горах. Машины то скатывались в глубокий сай, то с ревом преодолевали крутой склон морены, то медленно ползли по бесчисленным ухабам полотна, проложенного по бугристой долине. Когда-то эту долину сплошь перепахали могучие ледники. Временами грузовики наши трясло так, что приходилось только удивляться, как они при этом не рассыпаются на части. Только теперь я понял суровое предупреждение Леонида насчет упаковки ящиков. «Имей в виду, — сказал он перед началом упаковки, — из этих ящиков будут вышибать душу целые сутки подряд». Несмотря на категорическое предупреждение, трудности дороги рисовались мне весьма смутно, а окончательно все стало ясно слишком поздно, уже на биостанции, во время долгих и мучительных попыток рассортировать невообразимую кашу, в которую превратилось содержимое моих ящиков…
Широкий простор Каракульской котловины открылся неожиданно. Крутые склоны отошли в стороны, и машины выкатили на ровную поверхность, слегка всхолмленную старыми моренами. Наконец показался Каракуль, одно из крупнейших высокогорных озер нашей страны. Он еще не вскрылся. Окаймленный по горизонту снежными хребтами, Каракуль лежал громадным ледяным щитом, искрящимся на солнце. Могучие снежные хребты вдали казались игрушечными. С них ползли тучи, там бушевала метель, но над котловиной небо было ясное.
Таким и запомнилось мне озеро — гигантская сверкающая гладь в кольце закутанных в тучи снеговых вершин. Потом я видел его уже без ледяной брони, но также ослепительно сверкала водная поверхность, окруженная темным кольцом гор, наполовину скрытых клубящимися облаками.
Дорога шла вокруг озера, довольно далеко от берега, по мертвой, почти лишенной растительности почве. Местами мы попадали в настоящую песчаную пустыню — песок лежал со всех сторон, и ветер нес его через дорогу тонкими струйками. Просто не верилось, что мы на высоте 4 тысяч метров над уровнем моря. Потом мы выбрались на берег реки, текущей по широкой долине («Музкол!» — прокричал Коля), и долго ехали вдоль берега. Реки почти не было видно: ее целиком скрывала обширная наледь, около пятисот метров шириной, которая тянулась на несколько километров и напоминала настоящий ледник. Местами, где в наледи образовались бреши, была видна бурлящая вода, текущая под ледяным щитом не менее двух-трех метров толщины. (Наледь эта нередко не стаивает целое лето, и некоторые исследователи даже считали ее долинным ледником. Расположение у самой дороги очень удобно для добычи льда, идущего для устройства ледников. Погреб-холодильник биостанции загружался обычно музкольским льдом. Кстати, Музкол в переводе с киргизского означает ледяная река.)
В этой мертвой высокогорной пустыне, неприветливой и холодной, все-таки заметны были признаки жизни. Часто попадались бегавшие у дорожного полотна рогатые жаворонки, обычнейшие памирские птицы. Свое название они получили за маленькие черные пучки ушных перьев, очень похожие на рожки. В одном месте, уже за Каракульской котловиной, наши машины подняли со склона стайку скалистых голубей. Они стремительно рванулись куда-то вверх, мелькая на солнце белым подбоем крыльев. В другом месте дорогу перебежал заяц, а когда грузовики, тяжело урча, стали взбираться на перевал Акбайтал (Белая Лошадь), низко, над самой дорогой, плавно прошел бородач. Я высунулся из кабины почти по пояс, наблюдая, как эта громадная хищная птица, почти не шевеля крыльями, парила над склонами, медленно поднимаясь вверх.
