Лазарь Бронтман - На вершине мира
Той порою необыкновенный снежный аэродром, на который так самоотверженно нас принял начальник рудника, растаял до конца. Всюду, докуда хватал взор, серели каменистые берега, усыпанные сверху щебнем и галькой. В тундре стояли озера талой воды, чуть зеленела убогая полярная трава. Механики день и ночь возились у самолетов, меняя лыжи на колеса. Затем они заправили все машины горючим, осмотрели в последний раз моторы, объявили состояние своего хозяйства образцовым, вернулись в поселок и накинулись на яства, доставленные ледоколом. «Садко» привез нам фрукты, овощи, свежие газеты и письма от родных. Мы знакомились с жизнью страны, вчитывались в международную обстановку, жадно рассматривали расположение фронтов в Испании. Разумеется, все отдали должное и растительным дарам щедрой Москвы. Запасы помидоров, апельсинов, яблок уменьшались с катастрофической быстротой. Через два дня после прихода ледокола Саша Погосов, в прошлом комендант челюскинского аэродрома в ледовом лагере Шмидта, а ныне уполномоченный Управления полярной авиации на борту ледокола, пришел к Шевелеву и, смеясь, доложил:
— Апельсины кончились, можете лететь дальше.
Но лететь было нельзя. Уже вторые сутки участники экспедиции не покидали радиостанцию. Валерий Чкалов со своими друзьями Байдуковым и Беляковым летел из Москвы в Северную Америку, прокладывая великий воздушный тракт между двумя континентами. Напряженно [212] и взволнованно мы следили за этим чудесным перелетом. Одинокий самолет смело боролся с циклонами, облачными фронтами и туманами, вырастающими на его пути. Вот он подходит к столь знакомому для нас острову Рудольфа, летит над ним, идет дальше и дальше к северу. Каждый мысленно восстанавливал в памяти все этапы перелета, как бы своими глазами видел льды, расстилающиеся под легендарным самолетом, трещины, разводья, торосы. Вот самолет прошел место посадки Алексеева, вот он миновал лагерь Крузе, вот он подходит к параллели дрейфующей станции, минует Северный полюс.
Ночью командиры кораблей пришли к Шмидту, доложили о полной готовности самолетов к старту, о хорошей погоде на трассе и ждали решения начальника экспедиции. Шмидт задумался.
— Нет, нам нельзя сейчас улетать, — ответил он командирам. — Пока Чкалов не будет над твердой землей, мы не имеем права продолжать путь. А вдруг что-нибудь случится с самолетом? Наши корабли стоят в полной боевой готовности, и мы в любую минуту сможем отсюда вылететь на помощь. Подождем сутки!
Краснокрылый самолет победно летел вперед. Он прошел над полюсом неприступности, над прибрежными районами Северной Америки, сообщил, что остров Патрика остался позади.
— Готовьте эскадру, — сказал Шмидт Водопьянову. — Сейчас уже можно вылетать.
Готовить, впрочем, было нечего. Механики мгновенно запустили моторы и стояли у трапов с довольными, радостными, чисто выбритыми лицами. Был чудесный солнечный день, небо раскинулось над нами бездонным голубым шатром, [213] дул теплый ласковый ветер. С явным сожалением мы уложили в крылья теплые меховые вещи. За три месяца все привыкли к ним и считали их чуть ли не принадлежностью человеческого организма, на манер собственной кожи. Механики шутливо били кувалдами по колесам, как бы проверяя, не примерзли ли они к весеннему грунту.
Быстро и легко разбежавшись, в воздух ушел флагманский самолет. Вслед за ним умчался Головин, затем стартовали Молоков и Алексеев. Взлет отряда продолжался не больше пяти минут. С воздуха поселок казался крохотной деревушкой. Далеко в море виднелись одинокие льдины, тундра была переполнена водой. Озера, речки, ручьи, лужи. Построившись, эскадра чинно плыла на запад. Алексеев выскочил было вперед — и немедленно получил отпор. В наушниках послышался четкий голос Шевелева:
— Алло, алло, говорит флагман! Вызываю самолет Молокова. Где вы идете — впереди нас или сзади?
— Алло, алло, флагман! Говорит самолет Молокова. Мы идем сзади вас. Впереди, справа — Алексеев.
— Алло, алло, говорит флагман! Вызываю самолет Алексеева. Почему вы идете не по правилам? Почему вылезли вперед? Сейчас же уходите на место!
— Алло, флагман! Говорит самолет Алексеева. Вы приказали отправиться на место. Все понял. Слушаюсь.
Высота — 100 метров. Мы летели уже над морем Баренца. Оно было покрыто легким туманом. По морю гулял ветер, и сверху оно имело вид влажной тисненой кожи. Белыми трещинами пенились гребешки девятых валов. Через полтора [214] часа после старта воздушная флотилия вошла в облака. Слой облаков внизу, слой вверху. Мы летели в облачном коридоре. Высота дошла до 2100 метров, но облака все же над нами. Они отличны от тех гряд, которые нам встречались в центральной Арктике. Здесь облака какие-то вздыбленные, вспученные и катятся по воздушному океану огромными белыми комами. По радио слышно, как Шмидт окликает корабли. В облаках мы потеряли друг друга. Впереди все закрыто туманом. Слева вынырнул самолет Головина и снова пропал в облачной дымке. И вдруг туман, облака кончились, как обрезанные ножом. Снова светило жаркое солнце. Снова внизу чистая вода с бликами светила. Снова все самолеты шли вместе. Под нами проплывали какие-то безыменные островки. По морю тянулись мутные полосы тундровой воды, принесенной безымянными речками.
Механики то и дело тревожно посматривали на стрелки термометров. Перед полетом на Север моторы, вся система масляных, бензиновых и водяных труб были специально утеплены. Сейчас мы вступили в теплые широты, и механики резонно опасались перегрева моторов. Каждый час флагман запрашивал корабли о температуре масла и воды. Но все было в норме.
Солнце опять скрылось за облаками. Впереди темнели угрюмые дождевые тучи. Неужели будет дождь? Прошло несколько минут, и стекла кабины покрылись каплями. В рубку вошел довольный Молоков.
— Наконец-то мы попали в настоящий дождь, — сказал он радостно. — К весне идем!
Тундра покрыта бесчисленными блюдцами больших и малых озер, окаймленных снежными [215] полосками. Причудливые извилистые речки несли к морю изобилие воды. Вдали вырисовывалась дельта могучей Печоры. Бесконечны ее острова, рукава, каналы и протоки! На миг ласково проглянуло солнце, озаряя необычную картину. Проголодавшись, мы съели по отбивной котлете и запили «Ессентуки № 17». Где-то слева остался Нарьян-Мар. Отсюда почти три месяца назад мы улетели на Север, не зная, что ждет впереди, но уверенные в победе. Сейчас возвращаемся с победой!
Ритсланд включил приемник радиостанции и протянул мне наушники. Архангельский узел вместо традиционных сигналов «А» и «Н» передавал граммофонные пластинки. Над тундрой звучали томные мелодии танго, веселые рассыпчатые звуки фокстротов. Стрелка радиокомпаса бесстрастно стояла на нуле, отмечая прямую дорогу на северную столицу. Стрелке все равно: фокстрот, танго, методичный счет для настройки, доклад, выступление хора Пятницкого.
