Вячеслав Веселов - Дом и дорога
Впереди еще три часа работы. Олег медленно поднимается с брезента, нахлобучивает шляпу.
— Он совсем спятил, этот Бальмонт: будем как солнце! Надо же додуматься!
Лениво расходимся по курганам. Впереди меня бредут Алина и Пастухов.
— Религиозные представления древних иранцев были связаны с их восприятием природы, — рассказывает Алина.
Я поднимаю голову: выжженная степь, голые горы, белесое от зноя небо. Конечно, этот пейзаж должен был настраивать на совершенно определенный лад. Только здесь мог возникнуть миф о царстве «беспредельного Света», только под этим раскаленным небом мог родиться культ победоносного, воинственного, солнечного Митры — бога света, дня, яркости. Алина утверждает, что именно в этих краях были созданы гимны, составившие священную книгу древних иранцев Авесту, основная идея которой — резкое противопоставление света и тьмы.
Конец работы. С грохотом летят в кузов кирки, ломы, кетмени, лопаты.
Снова долгая дорога среди выгорающей травы, ныряния на ухабах, скрип песка. За машиной белая стена прожаренной пыли, которую едва пробивают солнечные лучи.
Напротив меня сидит Андрей: бледно-голубые глаза, пушистые, припудренные пылью ресницы.
— Вылитая Мальвина! — смеется Борис.
Вылитая. Вот если бы только нос немного поправить.
Рядом болтают Олег и Женька Пастухов.
— Примерно один процент всех галактик находится сейчас в стадии взрыва, — говорит Олег.
— Да, — небрежно кивает Пастухов, — в результате простеньких вычислений...
Вот оно: в результате простеньких вычислений! Это-то меня больше всего и поражало в Пастухове. Не его чудовищная память, а вот эта постоянная готовность включиться в любой разговор и говорить, не подавляя, не демонстрируя своей учености, а так, лениво, мимоходом. Однажды они болтали о звездах. Незаметно речь перешла к телескопам, и тут Олег обронил фразу насчет оптической системы рыб. Это было его последнее увлечение: он усердно читал популярные книжки по биологии, которых теперь выходит великое множество. Так вот, Олег повел речь о рыбках, и я думал, что Пастухов на сей раз помолчит, но он сказал: «У черной корюшки диаметр глаза больше половины длины ее головы». Он, как выяснилось, не только знал что-то про эту несчастную корюшку, но тут же начал толковать о сферических хрусталиках глубоководных рыб. Кошмарный человек!
Сейчас они разговаривают о нейтрино и дырах в космосе. Ладно, нынче все горазды почесать языки на эту тему. На раскопе друзья беседуют о древних иранцах, о зороастризме. Тоже понятно: где-то здесь, уверяют, на территории Северной Бактрии, проповедовал Зороастр. Но корюшка...
В университете Пастухов занимался историей Афганистана, потом перешел на персидское отделение, потом его отчислили. За лень, сказал он. Время от времени Пастухов появлялся на факультете, приносил какие-то справки, сдавал какие-то экзамены. Зимой он перебивался случайными занятиями, а летом катался с археологами. Такая жизнь его устраивала, а если в экспедиции еще встречался собеседник, говорун вроде Олега, Пастухов был доволен вполне.
Они болтали целыми днями — на раскопе, за ужином, утром у ручья с зубными щетками в руках. Однажды я видел, как Пастухов, стоя по колено в воде, читал на фарси Омара Хайяма. Женька и Олег были пожирателями книг и читали даже ночью при свете «летучей мыши». Из тьмы на огонь летели тучи насекомых, ползли фаланги, но друзья продолжали сидеть за столом, почесываясь и паля сигареты.
Когда они не читали и не спорили, они вели беседы. Иногда Саша Верченко ввязывался в их споры, хотя откровенно презирал подобные «толковища». Занятия наукой приучили его к строгости, заставляли беречь слова.
Ну хорошо, это Саша, у него свои претензии к Пастухову. Они все-таки коллеги, восточники. А мне-то что до этого? Пастухов был открытым живым человеком, интересным собеседником. Но я ловил себя на мысли, что мне недостает в нем чего-то для полного принятия его. Что это? Трезвость, которая пришла с годами? Или мы и вправду поскучнели, как говорит Олег?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
По дороге на раскоп мы останавливаемся набрать воды у покинутого кишлака. Оставлен он недавно. Легко можно представить, как вечерами здесь курились дымки, брехали собаки, перхали в закутах овцы. Среди развалин кишлака, кажется, еще бродят души его прежних хозяев. Нет ничего печальнее зрелища потухших очагов!
Мы наблюдали эту картину ежедневно. Потом она примелькалась, ее перестали замечать, но сегодня, выглянув из машины (мы возвращались в лагерь), я все увидел точно впервые.
Склоны Аруктау уже лежали в густой вечерней тени, а кишлак по-прежнему был залит светом. Его прокаленные, выбеленные солнцем глинобитные стены резко выделялись на фоне темно-синих гор. Слепяще-белые, они резали глаза и словно кричали... Я неожиданно подумал о времени: шел второй месяц нашего сидения в пустыне.
2— Если долго роешь, если надеешься, обязательно найдешь, — говорит Саша. — Смотрите!
Мы уже видим: светло-коричневый кувшин с грушевидным туловом и узкой горловиной.
Когда мы снова навещаем Сашу, он показывает нам нож с длинным черенком и бронзовый кинжал. Хорошо виден скелет, возле черепа — серый приземистый горшок.
— Заботливый был мужик, ничего не забыл, — с восхищением произносит Олег. — Для археолога увидеть такую могилу — это именины сердца. А, Саша? — Олег срывает с головы шляпу и начинает плясать на отвале, распевая на мотив «Marche funèbre»:
В ар-хе-оло-гии нас ждет большой успе-е-х!
Подходит Андрей, лицо у него скучное.
— У вас опять ничего? — спрашивает Олег. — Снова пустая могила?
— Ну, пустая. А вы-то чего веселитесь! Не понимаю, к чему этот шум вокруг двух бронзовых ножей. Не хватало еще золото найти.
Но мы сегодня, как говорится, обречены на успех: в хорошо сохранившихся зубах скелет держит монетку — плата за вход в страну предков. Собственно, это даже не монета, просто кружок листового золота. Но, честное слово, так интересно держать в руках настоящий металл. Ведь от изъеденных солями бронзовых кинжалов ничего, кроме формы, не остается. Их в руки-то боязно взять.
Вот он перед нами, древний кочевник, снаряженный в долгое путешествие к праотцам: кувшин, зеленый от окислов нож, в зубах золотая пластинка. Шел к предкам, попал к потомкам, как выразился один археолог и поэт.
Саша укладывает находки в ящик.
— Кости в отвал? — спрашивает он у Лагунова.
— Когда мы копали в Киргизии, начальник отряда требовал, чтобы кости собирали и складывали обратно в могилу, так будем делать и мы.
