Пауль Вернер Ланге - Подобно солнцу
Так нужна ли новая книга после всего того, что уже было исследовано, обдумано, написано? Любой, кто сравнит названные работы с книгой Пауля Вернера Ланге, не затруднится ответом. Дело даже не в том, что автор при описании кругосветного плавания опирается на сведения, содержащиеся в недавно открытом экземпляре записок Пигафетты, где есть расхождения с известными прежде списками. Конечно, при крайней скудости документов о плавании Магеллана любая новая деталь важна. Ведь, кроме упомянутых списков отчета Пигафетты, у нас есть только журнал кормчего Франсиско Альбо, весьма краткое сообщение португальского моряка, так называемые «записки генуэзского кормчего, и письменный приказ самого Магеллана, отданный после подавления бунта в заливе Сан-Хулиан. Да еще косвенные, вторичные сведения: письмо Максимилиана Трансильвана, секретаря Карла У, епископу Зальцбургскому, с пересказом истории только что завершенного плавания, испанские хроники ХУI века, доклад португальского капитана Антониу ди Бриту о захвате «Тринидада». Вот и все. Но ценность книги Ланге все же не в сообщении неизвестных прежде фактов, содержащихся в записках «патриция из Виченцы, рыцаря ордена родосского», — эти факты в конце концов существенно не меняют наших знаний. Главное — автор имеет собственный взгляд на жизнь героя книги, на краткий и яркий период в истории Португалии и Испании, породивший знаменитых конкистадоров и исследователей. По сравнению с биографией Магеллана, написанной С. Цвейгом, в книге Ланге меньше размышлений о психологии, о личных переживаниях. Она даже может показаться суховатой. Но это сдержанность историка, объективно оценившего роль каждого из персонажей. Это сдержанность моряка, наблюдающего ход плавания с палубы корабля. Ланге не превозносит и не чернит ни Магеллана, ни других. Он просто не отрывает их от своей эпохи — времени переломного, когда обжитой малый мир вдруг распахнулся перед европейцами и многие прежние истины, определявшие быт и бытие, потеряли смысл.
Но ведь мир не распахнулся сам. Его границы раздвинул человек. Чем глубже мы пытаемся вникнуть в историю позднего средневековья, тем отчетливее видим, что открытие жителями Европы новых земель — это лишь одна из сторон всеобъемлющего процесса познания мира. Живописцы и скульпторы открывали красоту земных, независимых от духа форм, гуманисты утверждали самодовлеющую силу наук, торговцы — власть денег над честью. Непривычно, зябко, неуютно становилось в мире. «Голый человек на голой земле» не знал, куда ему деваться. Как раз в это время, в ХУ—ХУ1 веках, не стало хватать и земли: феодалы закончили фактическое закабаление крестьян. В России тот же процесс завершился позже, в ХУI—ХУII веках, У нас крестьяне бежали от неволи на «украйны»: в Заволжье, на Дон, за Урал. В Испании и Португалии такого простора не было. Новые земли нашлись за морем. для того чтобы знать, где поселенец найдет себе поле, воин — добычу, купец — барыш, а корона, обложив их налогом, — свою прибыль, надо было уточнить географию мира.
Это была не первая попытка узнать свет. Еще в конце УII века до новой эры египетский фараон Нехо отправил экспедицию вокруг Африки, чтобы выяснить границы этой части суши. В У веке до новой эры карфагенский правитель Ганнон основал колонии на Атлантическом побережье Африканского континента. Походы Александра Македонского позволили европейцам узнать Индию и Среднюю Азию. Века, презрительно определенные гуманистами Возрождения как «средние», как безвременье между античностью и Ренессансом, не порывали с предшествовавшими традициями познания мира. Средневековые модели космоса стоят античных; гипотеза о шарообразности Земли, во всяком случае, высказывалась в то время наряду с другими и ересью не считалась. К началу ХУI века эта гипотеза стала самой популярной, и плавание Магеллана — Элькано не открыло, что Земля — шар, а было воспринято как подтверждение общепринятого мнения.
Все же до Великих географических открытий знания о землях, лежащих за пределами «христианского мира», были скудны и отрывочны. Более того, накопленные знания впоследствии забывались прежде всего потому, что были бесполезны. В Равениском «Описании мира» (УII век) упоминаются земли вплоть до Бенгалии; в следующие века о краях за Ближним Востоком ничего, кроме легенд. неизвестно. Арабские и еврейские купцы лучше знали Европу, чем не забиравшиеся далеко европейские торговцы. Даже крестоносцы, захватившие Восточное Средиземноморье, не интересовались: что же находится там, где восходит солнце? Конечно, любому путешественнику было нелегко пробраться через границы многочисленных государств Передней и Южной Азии. Лишь с возникновением огромной монгольской империи европейские посланцы стали проникать на дальний Восток. Но в большинстве своем это были миссионеры, шедшие от имени королей или пап проповедовать христианство среди «неверных»; под этим углом они и смотрели на все открывавшееся их взору. Многие оставили записки о виденном, ибо были грамотны. Наиболее известны у нас отчеты францисканских монахов Джованни да Пьян дель Карпине (Плано Карпини) и Вильгельма Рубрука (Рубруквиса), посетивших монгольские степи соответственно в 40-х и 50-х годах XIII века. Купцы, если и торговали с Азией, хранили об известных им путях профессиональное молчание.
Один все же не смолчал. Марко Поло, венецианский купец, сын и племянник «деловых людей», быстро завязавших сношения с монголами, продиктовал в генуэзской тюрьме, в ожидании смерти — этим, вероятно, и объясняется нарушение купеческого обычая, — рассказ о путешествии ко двору монгольского императора Хубилая. Впрочем, в «Книге Марко Поло» больше легенд, сведений о нравах и обычаях разных Народов, чем конкретных указаний о дорогах, ведущих в эти неведомые страны. Перед нами не путеводитель, а нечто среднее между географическим очерком и фантастическим романом. Из книг, подобных этой, античных и средневековых, и развился позднее жанр приключенческой литературы. Недаром только известных списков «Книги Марко Поло» насчитывается около 150 — для допечатного периода «массовый тираж»!
Популярность книги Поло свидетельствует, что в Европе XIУ—ХУ веков мысль об азиатских богатствах прочно укоренилась. Но распри внутри монгольской империи, а затем и распад ее не способствовали надежности пути на Дальний Восток по суше. Значит, надо попробовать добраться туда морем, тем самым, которое издавна носило собственное имя Океан, или Море мрака, тем морем, в которое опускалось Солнце, — Атлантикой. Закрыт кратчайший путь, через восток — надо идти через запад. Неизменно одно: желание идти.
Еще в то время, когда Марко Поло и его дяди не вернулись из путешествия, в 1291 году, купцы братья Вивальди отплыли за Гибралтар. Они пытались добраться до Индии, обогнув Африканский континент. Вивальди пропали без вести, но их гибель не остановила предприимчивых мореходов. К 1339 году уже составлены карты Канарских островов. Все дальше на юг заходят корабли, хотя и с опаской: ведь известно было, что, чем южнее, тем жарче. В низких широтах, считалось, солнце сжигает все живое. Поэтому Зеленый мыс и получил свое название — документально, на картах отмечено, что здесь есть растительность, а значит, жизнь.
Первые попытки установить контакты с Африкой и Азией были слишком редки, ограничивались частной инициативой правителя или купца. Но к концу ХУ века частная инициатива, дух предпринимательства захватывают самые широкие слои европейского общества. Молодой капитализм — пока еще дитя торговли и грабежа и лишь в малой мере промышленный — ищет новых, быстрейших источников обогащения. Наконец-то находятся деньги на строительство все новых и новых кораблей — не для каботажного, а для океанского плавания.
В том, что проложить дорогу в неведомые страны выпало Испании и Португалии, сыграла свою роль и особенность истории этих стран, упомянутая Паулем Вернером Ланге. Уже несколько веков обе страны жили в состоянии непрерывной войны: с маврами, с соседними государствами, между отдельными феодалами. Реконкиста подготовила конкисту: и в Португалии, и в Испании было много солдат, и военная профессия была престижной. Правда, обычно историки впадают в крайность, утверждая, что после падения в 1492 году Гранады, последнего оплота мавров в Испании, оставшиеся без дела идальго, не привыкшие трудиться, увидели в завоевании Америки новое поле деятельности и массами хлынули в Новый Свет. Дело обстояло не так просто. Прежде всего, отряды конкистадоров состояли не из одних профессиональных военных-дворян: сюда входили и королевские чиновники, и ремесленники, и священники, да и рядовые бойцы зачастую были вчерашними крестьянами либо просто бродягами. Кроме того, в первые годы, когда открытые Колумбом острова еще считались Азией, правители Испании старались организовать переселение туда оставшихся без земли крестьян. Подготовка же новых походов в неизведанные края обставлялась со всей возможной бюрократической скрупулезностью. Корона запрещала конкистадорам самостоятельные действия. Для того чтобы отправиться открывать и покорять новые земли, командиру следовало заключить договор об условиях дележа добычи с государством, с одной стороны, и с каждым из участников похода — с другой. В сущности, это был контракт между государством, монополизировавшим право на конкисту, и частным предпринимателем, арендовавшим это право. Для надзора за соблюдением правил договора в отряд включался представитель короны. Из-за нехватки документов мы не можем с полной уверенностью утверждать, но, судя по всему, в экспедиции Магеллана эту должность отправлял Хуан де Картахена. Тогда становится понятным, почему не пострадал дезертировавший на *Сан-Антонио» Эстебан Гомес: ведь с точки зрения королевских чиновников, бунтарем был Магеллан, все время конфликтовавший с Картахеной и наконец высадивший его на пустынном берегу.
