Геннадий Сазонов - Открыватели
И его услышало солнце, ударило в оскаленный обрыв, залило светом. Из кедровника чисто и глубоко позвала кукушка. И зов был, как колокол, от него исходило эхо. И, видно, докатилось оно до озера — отозвалось озеро лебединым кликом.
— Вот она — моя земля, мой корень! — улыбается манси Илья. — Смотри!
Ослепший от солнца Туф лежит рядом со слепым от старости прадедом и тихо, тоненько поскуливает. Копа неподвижен, он молчит, он словно не замечает дрожащего Туфа. Копа смотрит перед собой, в глубины своей собачьей жизни, и совсем ему нет никакого дела до слюнявого прозревающего щенка. А тот ищет, ищет понимания, ласки, тычется мордой туда-сюда, как совсем недавно тыкался в брюхо, в мягкие, пахучие соски матери. Копа неподвижен даже тогда, когда Туф беззубым ртом хватает прадеда за уши. Копа понимает… Копа терпелив, Копа терпим, как терпима мудрость.
— Копа! — позвал его манси. Но тот не слышит.
— Копа! — снова позвал Илья, и Копа поднял на него взгляд и по-человечески прислушался.
— Копа! — И голова склонилась. Даже странно, до чего похоже на человека. Глаза не видят, уши не слышат. Но голову Копа держит прямо, твердо, хотя взгляд его — грусть.
Туф взвизгнул, и Копа склонился над ним.
— Смотри! — обернулся к Федяке Илья. — Маленький детеныш узнал своего предка. Предки живут в нас так долго, что мы даже не знаем того.
Еремин уже не смотрит в карту — она и так через край переполнена маршрутами, потом, надсадным дыханием, бессонными ночами, неожиданной радостью и горечью. Алексей Иванович отложил в сторону карту, он почти точно знал, что она выживет, что она обретет дыхание, жизнь, продолжение. В ней не только его душа, но и душа Эдит, и душа Федяки, душа очкастого геолога и, наверно, души их предков.
— Эдит, — улыбается Еремин. — Ну, а откуда же ты по отцовской линии?
Баня
День над Уралом не засыпает, летом ему не заснуть. Ночь не покинула его, нет, просто она вошла в него, протекла, обернувшись тенями, запрятав луны свои и звездные поляны в солнечные потоки, отдавая вечерние зори свои рассветам. День в июле не засыпает — он бесконечен, это не день, а нестерпимо слепящий, вращающийся круг, где солнце втянуло в себя и небо, и горы. И никого здесь нет в июльском солнце, в его потоках, что обрушились на фиолетовые и лиловые хребты и призрачно стекают по склонам, оголяя каменья и заполняя сонные долины — нет никого. Раздувая ноздри, мотая головой, ушел в прохладную озерность тундры олень, унося на впалых боках спелых, как виноградина, слепней. Навстречу тугому ветру ушел лось; за ним, раскрыв горячую пасть, прокрался волк, и деловито шмыгнула потная мышь, и протявкал драный песец, и одни только мы в безлюдье — семь геологов, две белоснежки-геологини и каюр-манси. Прижарило, обуглило нас солнце. Пахнет горячим суглинком, сухим камнем, обмелевшим озером, в котором вскипают и беснуются голубые хариусы с яростно розовым плавником. От жара по-старушечьи сморщилась клюква, ломкий торф крошился в болоте, и куропатки, раскрыв клюз, молча чертят крылом по волокнистым мхам.
— У испанцев это зовется сиеста! — начальник отбил от скалы глыбу. — А у нас полевой сезон.
Третью неделю мы не выходим из маршрутов. Рубахи от соли гремят кольчугой и стоят торчком, как голенища сапог. Стонет тело, мается оно, просит пощады, но не сбросить одежду — гнус одолевает, гадкий гнусный гнус. Комары легкие, как пунктир, и остервенелые от своей уплощенности, от неутоленной жажды, а тело стонет, вялое оно, как снулая рыба.
— Гос-спо-о-ди-и! Опять солнце… — взмолилась палеонтолог Клара, разметавшись под пологом. — Как ты, Инка, можешь спать в трико?! Гос-спо-ди, а я… я плавлюсь.
Инна — геохимик, специалист по «редким землям», и Клара — фаунист прикомандированы к нам научно-исследовательским институтом, чтобы двойной тягой, стыком наук подправлять прогнозную карту Алексея Ивановича.
Но окаменелая фауна была редка и так же не расшифрована, как миры в космическом пространстве, «редкие земли» тоже почему-то не встречались, поэтому геологини молча, как призраки, брели за Алексеем Ивановичем и таинственно мерцали улыбками. Начальник замедлял ход, незаметно вздыхал и не вовремя объявлял привал.
— Господи! — постанывает Клара. — Да-да! Они правы! Сейчас я уверовала в эту гипотезу. Да, в конце: мезозоя на землю действительно упал раскаленный метеорит, выделил гигантскую тепловую энергию, и все динозавры передохли от жары. Я сама, — динозавр…
— Парни, а вот баню бы, а!.. Че-ево?! Баню?! Баню! — родилось неожиданно и у всех сразу и захватило, задрожало неверным огоньком. — Ох, ты… банька!
— Баньку бы — это да… Мама ты моя родная! Любушка, — простонал Алексей Иваныч так сладостно, что мурашки проморозили спину.
Солнце палит, ярится, а из Европы через перевал просунулся снежный метельный язычок и задрожал мелко и гибко, по-змеиному, заклубился в травах тяжелым туманом, притронулся к мать-мачехе, к огонькам-купавкам, к желтым макам, и тяжестью огрузло небо, заворочалось в грозе.
— Еще маршрут, парни… Давай, давай еще… Ну-ну, совсем немножко! — торопит Алексей Иванович, а сам уже на пределе, тронь — закипит. — Пока солнышко… А к дождю разобьем лагерь.
— Мама ты моя, мамонька, — всхлипывает тоненько Инна, обнимая горящие ноги. — За что? За что такая судьба… Во мне исчезла женщина… вся… вся слиняла… Я не чувствую ничего, кроме ног… Они растут из горла, из плечей… и стонут…
— Кончь, Алексей Иваныч, — выдохнули парни, когда на севере черной заслонкой приподнялась снеговая туча.
— Все! — сбросил рюкзак Алексей Иванович. — Здесь…
На речушке Нядокота, на тихой мансийской речушке, в смородинной заросли порешили соорудить баню — на самой крутой излучине реки, на крутом переломе погоды.
— Баня?! — поразились геологини и чутко оглянулись. — Где она? Среди скал? Кто ее здесь сотворил? — И, обведя вокруг взглядом, ничего не нашли, ничего не увидели. Только в недосягаемой высоте, распластав крылья, плавно и царственно кружил канюк.
— А мы и сотворим, — разлепил спекшиеся губы начальник. — Такую терму сотворим… Хоть русскую баню, хоть сауну, хоть Сандуны. Какую хочешь — с паром? — проскрипел Алексей Иванович, повернувшись к Инне и стаскивая с нее рюкзак. — Или с бассейном?
— С паром? — округлила глаза геологиня. — А вы не разыгрываете меня?
— С паром, — сладостно вздохнул начальник. — С паром, ванной и бассейном. Вот дадим!.. Девушкам поставь шалаш! — повелел он взрывнику.
— А вас, миленькие, начальник-то сам помоет, — пообещал взрывник Колготка, прикрывая тяжелые веки. — Ох, он вас прополощет… Собольком засветитесь. Вишь, шалаш!
