Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
— А если этот плут не пришлёт деньги? — заявил Лобсын.
— Я думаю, что пришлёт, побоится обидеть русских купцов, которые через консула могут пожаловаться генерал-губернатору в Урумчи.
Под вечер приехал с четырьмя ишаками китаец, с которым мы сторговались. Он уже узнал о посещении амбаня и, думается мне, сам сообщил ему по секрету о приезде русских купцов с товарами, чтобы быть у него на хорошем счету, т. е. не страдать от разных придирок этого вымогателя. Часть отобранного им ранее товара была забрана амбанем, но он согласился купить всё, что осталось, с небольшой скидкой. Подсчитали и получили от него серебром ещё 400 лан с небольшим. В сумерки он уехал, нагрузив своих ишаков, и сообщил мне на ухо, что, когда стемнеет, провезёт товар в город, дав взятку караульным в воротах, которая, конечно, меньше пошлины, взимаемой днём, когда у ворот дежурит китайский чиновник.
К ночи вернулись с пастбища наши мальчики с верблюдами, и после тревожного дня мы спокойно поужинали пельменями с подливкой китайского чёрного острого соуса, изготовляемого из соевых бобов.
Утром амбань прислал со своим секретарём деньги, но не серебро, а бумажки. В то время в Китае государственных бумажных денег не было, но во многих городах крупные торговые фирмы и банки выпускали сами бумажные деньги, которые были в ходу только в данном городе и ближайших окрестностях; нередко среди них попадались фальшивые. Лобсын был возмущён, но я отнёсся спокойно к этому поступку вымогателя, так как был почти уверен, что он не пришлёт ничего.
Бумажные деньги нужно было израсходовать в городе. У нас освободился от вьюка один верблюд, и я решил закупить зерно для подкармливания лошадей и верблюдов, имея в виду плохой подножный корм в пустыне Гоби, которую нам предстояло пересечь на пути к Эдзин-Голу. Кроме того, не мешало купить китайских булочек, сухих фруктов, печенья, китайского сахара и зелёного чая для себя. В расчёте на лавки Баркуля мы везли мало всего этого из Чугучака.
Поэтому я отправил Лобсына с одним из мальчиков в город за покупками, а зерно сторговал у хозяина постоялого двора в виде четырёх мешков полевого гороха. В Китае не кормят лошадей и мулов овсом или ячменём; овса там вообще не сеют, а ячмень идёт на изготовление дзамбы — поджаренной муки, которая у монголов заменяет хлеб. Это зерно животным заменяют горохом, который дают распаренным в горячей воде и часто пересыпают им мелко нарубленную солому, так как сено в Китае не известно из-за отсутствия лугов.
К обеду вернулся Лобсын с покупками. Паровые булочки мы немедленно разрезали на небольшие кубики, которые хозяин превратил в сухари на своей плите. На все покупки и зерно мы израсходовали меньше половины бумажных денег. Остальные приходилось сберечь в расчёте, что мы обратно поедем опять через Баркуль и тогда израсходуем их или, если в этот город не попадём, спишем в убыток.
Теперь нам предстояло резко повернуть на восток а идти несколько дней ещё вдоль подножия Тянь-Шаня, а затем пересечь горный узел кряжа Мэчин-Ула, который тянется на северо-запад, всё более отдаляясь от Тянь-Шаня. Мы выступили утром, не заходя в Баркуль.
Дорога была ровная, твёрдая, справа виден был Тянь-Шань; покрытый свежим снегом, его гребень резко выделялся над тёмными лесами северного склона. Слева тянулась равнина вплоть до гор Мэчин-Ула, замыкавших горизонт. По дороге часто попадались обработанные поля, на которых кончали уборку второй жатвы, отдельные фанзы и селения, но последние большей частью представляли развалины после дунганского восстания. Дунгане не смогли взять Баркуль, но разорили окружающую страну.
Ночевали у развалин селения Хойсу на одноимённой речушке, текущей из Тянь-Шаня и кончающейся болотцами и солончаками, недалеко от дороги. Такая же местность продолжалась и на следующий день, но вскоре от нашей дороги отделилась большая главная в город Хами, которая пошла правее и ближе к Тянь-Шаню и вела к перевалу через хребет. К востоку от перевала хребет немного возвышается, несёт небольшие вечные снега и называется Карлыктаг. Мы продолжали идти вдоль подножия; фанзы, поля и селения попадались реже, а Мэчин-Ула уже значительно приблизился. Ночлег был близ деревушки Почжан на небольшой речке.
От неё дорога начала постепенно подниматься на плоский перевал; с юга тянулись горы Джанджан, передовая гряда Карлыктага, покрытые хвойным лесом, а с севера — скалистые безлесные горы совсем близкой цепи Мэчин-Ула, и на перевале между теми и другими осталось только 5 вёрст промежутка. Но это не был перевал через какую-нибудь горную цепь; здесь только соединились «бэли» обоих хребтов. Бэлем монголы называют пологий длинный откос, точнее подножие, над которым поднимаются скалистые склоны каждого хребта пустыни. Эти подножия часто гораздо шире хребта, достигают 5 — 10 и больше вёрст в поперечнике и в разрезе похожи на плоскую крышу, над которой резко поднимается её зубчатый конёк.
Бэль состоит из продуктов разрушения хребта, вынесенных из него временными потоками, и представляет ровную степь с плоскими руслами этих потоков.
На перевале сомкнулись бэли Мэчин-Ула и передовой цепи Карлыктага, а за перевалом они начали расходиться, и дорога пошла вниз по бесплодной степи к обширной впадине озера Туркуль, где мы разбили палатку. Озеро солёное, без стока, по берегам даже садится соль, которую собирают монголы и таранчи Баркуля и Хами. Вдоль берегов — заросли чия, а там, где из-под откосов берега вытекают пресные ключи, образуются лужайки, густые чащи тальника. Мы остановились у ключей северного берега. На южном берегу за озером видны были юрты и пасшийся скот, а на восточном — фанзы селения таранчей.
По мелким горам хребта Мэчин-Ула и передовой цепи Карлыктага мы шли ещё два дня через селение Тугурюк в селение Бай, где те и другие горы ещё понизились и распались на группу холмов. Бай — последнее к востоку селение Баркульского округа на маленькой речушке, текущей с конца Карлыктага. Дальше до самого Эдзин-Гола совершенно безлюдная Гоби, бедная водой и растительностью. По ней кое-где разбросаны низкие гряды и группы холмов, а на продолжении Карлыктага, т. е. Тянь-Шаня, тянутся скалистые кряжи гор с запада на восток, но не сплошной цепью, а разорванной, с более или менее широкими промежутками. В них или вблизи них попадаются небольшие оазисы.
От селения Бай мы уже намерены были перейти к ночным переходам и потому провели в нём целые сутки.
Лобсын в этом селе расспросил людей о предстоящем длинном пути через Гоби, о названиях гор, колодцев, характере дороги. Но на первый переход мы наняли в посёлке проводника, чтобы в темноте не сбиться, так как от нашего пути ответвлялись ещё дороги к Алтаю, на север, и в Сачжёу, на юг. Проводник ехал вместе с Лобсыном во главе каравана и по временам затягивал длинную заунывную песню, в которой он описывал всё, что видно по сторонам, конечно, по памяти, так как в темноте решительно ничего нельзя было различить, кроме нескольких параллельных тропинок, вытоптанных караванами в почве степи и чуть выделявшихся при свете звёзд на более тёмном фоне. Ночью проводник ориентируется по звёздам, помня их расположение в небе в разное время года.
