Уилфрид Тесиджер - Озерные арабы
Зная, что бедуины обычно сразу убивают новорожденных верблюжат-самцов, чтобы иметь больше молока для себя, я спросил, поступают ли маданы так же с новорожденными бычками,
— Да. Но если у хозяина совсем мало буйволов, он обычно оставляет бычка на продажу. Если хозяин забивает теленка, берут теленка другой буйволицы, и его кормит не только мать, но и оставшаяся без теленка буйволица; тогда он быстрее растет.
— Сколько можно выручить от продажи буйвола?
— Джаллаба в прошлом месяце платили по пятьдесят динаров за хорошую буйволицу и тридцать пять за буйвола.
Джаллаба — торговцы, которые разъезжают по деревням маданов, скупая буйволов. Торговцы скупают также шкуры животных, которые погибают во время периодических эпидемий геморрагической септицемии — болезни крупного рогатого скота, которая буквально косит стада. Жители озер знают, что такие шкуры — источник инфекции. Но это не мешает им продавать их — хотя они возмущаются, если торговец привозит зараженные шкуры в их собственную деревню.
— Несколько лет назад, — сказал Хасан, — была большая эпидемия ящура. Болели многие наши буйволы, болели даже кабаны. Мы часто находили кабанов, которые не могли ходить — так сильно у них были поражены болезнью ноги.
В Абу Лейла проток расширился до тридцати ярдов. Там и сям стояли буйволы, одни в воде, другие на берегу. Много лодок, в большинстве своем очень больших, были вытащены на берег. По воде на камышовых плотиках сновали дети. По обоим берегам было разбросано около сотни домов. Небольшие сами по себе, лишь в пять арок, они выглядели карликовыми по сравнению с пристроенными к ним укрытиями для буйволов, называемыми ситра, которые достигали в длину сорока ярдов. В отличие от домов, чьим продолжением они являлись, ситры имели форму шатра и не покрывались циновками. Образующие стену стебли касаба ставили под наклоном и привязывали наверху к продольному коньковому шесту, представляющему собой связку стеблей касаба. Кучи навоза и истоптанного хашиша лежали вдоль обеих стен.
Мы остановились у одного из двоюродных братьев Амары, высокого спокойного юноши по имени Бадаи. Он радостно обнял Амару (они были добрыми друзьями), потом принес коврики и подушки. Мы сели на солнце у входа в его ситру, которая, как туннель, вела к дому. Жена и сестра Бадаи стали толочь рис, чтобы потом сварить его на завтрак. Отец Бадаи умер несколько лет назад, и он являлся главой семьи, состоявшей из матери, жены, сестры и двух младших братьев, которые в этот момент пасли буйволов.
Бадаи враждовал с семьей человека по имени Радави, который жил неподалеку. Хасан, один из сыновей Радави, любил жену Бадаи; прежде он надеялся на ней жениться. Но Бадаи, как ее двоюродный брат со стороны отца, имел преимущественное право на девушку и, настояв на своем праве, женился на ней. Хасан поклялся, что он все равно заполучит ее, даже если ему придется убить Бадаи. За несколько недель до нашего прибытия эти двое молодцов случайно встретились и подрались, но их разняли. Все сидевшие с нами согласились, что Хасан не имеет никаких прав на девушку. Какой-то старик воскликнул:
— Он сын Радави. Каков отец, таков сын. Все они необузданные, плохие люди. Разве не убил уже Радави двух человек, которые мешали ему?
Амара убедил трех старейшин пойти с ним в дом Радави и попытаться уладить ссору. Они вернулись вечером ни с чем, и Амара с отвращением сказал:
— С ними никто не сможет сладить, даже сам сейид Сарват. Они твердят, что Бадаи должен развестись с женой — или, мол, пусть пеняет на себя.
Он предупредил Бадаи:
— Держись подальше от них, и пусть винтовка твоя все время будет под рукой, особенно ночью. От них всего можно ждать.
Когда солнце село и в воздухе разлилась прохлада, последние буйволы — в сумраке они казались темными пятнами на фоне темнеющей равнины — двинулись к деревне. Прозрачные облака, на которых играли разноцветные отсветы, плыли в небе высоко над головой. Утки стая за стаей проносились на запад. Мы вошли в дом, а длинную ситру стали заполнять буйволы; над их мощными телами вздымались толстые изогнутые рога.
Амара принадлежал к этим кочевым ферайгатам. Благодаря этому, а также благодаря моему врачеванию нас радушно приняли и в других становищах. Не привязанные к какому-либо определенному месту, вооруженные до зубов, эти рабиа были гордыми, необузданными людьми. Чтобы обеспечить молодую поросль на корм своим буйволам, они выжигали тростник, который служил жителям Байдат эль-Нуафиля основным материалом для изготовления циновок. За это их ненавидели. Рабиа постоянно враждовали с маданами племени суайдитов — пародом столь же необузданным, как они сами, жившим близ границы с Ираном. Рабиа и суайдиты похищали друг у друга буйволов, как только представлялась такая возможность.
Покинув ферайгатов, мы остановились на ночлег в Турабе, большой деревне, жители которой, подобно жителям Байдат-эль-Нуафиля, занимаются изготовлением циновок. Они, однако, принадлежат к племени аль буганам. Находясь среди кочевников, я удовлетворялся пищей, состоявшей из риса и молока. Здесь же, по моему мнению, они могли бы по крайней мере зарезать для нас курицу; так что, когда наш хозяин стал без устали поносить ферайгатов, я защищал их как мог. Наутро какой-то человек из окрестностей Чахлы попросил нас подвезти его. Мы были рады взять его с собой, так как он уверенно повел нас по тростниковым зарослям. Ясин накануне спрашивал, как нам идти, но ему сказали, что без проводника мы заблудимся. Наш путь пролегал среди высоких тростников и мелких заводей, найти проход было нелегко. Помню, что именно во время этого путешествия я впервые услышал крик выпи. Четыре часа ушло, чтобы добраться до деревни Дибин, расположенной в устье Чахлы, куда мы и направлялись.
Мои спутники легко запоминали дорогу, и за годы, проведенные со мной, они узнали озерный край так хорошо, как, возможно, никто другой. Но даже там, где они никогда не бывали, ими отлично руководил инстинкт. Это было особенно заметно, когда они обнаруживали среди тростников и маленьких островков по краям заводи узкий вход в какой-нибудь нужный нам проток, который не отличался от сотен других, никуда не ведущих. Приобретенный с детства опыт позволял им также выследить плывущего кабана, отличить одну рыбу от другой по оставляемому на воде следу, с одного взгляда узнать лодку, которую они видели всего один раз. Но, как ни странно, они очень плохо запоминали имена. Страдая и сам тем же недостатком, я всегда раздражался, когда ни один из четверки не мог вспомнить имени хозяина, принимавшего нас вчера.
