Юрген Берндт - Лики Японии
Итак, в один из теплых мартовских дней в начале последней трети XX века приезжий гость, автор этих строк, устремляет взор с высоты горы Инаса на раскинувшийся внизу Нагасаки и пытается представить себе, какой ужас должны были испытывать жители бедной рыбацкой деревушки Таманоуры (на юге острова Фукуэ), когда (в 1570 году) в их уединенную бухту вошло португальское судно. Может быть, до них из Кагосимы уже дошли слухи о «южных варварах», как тогда называли португальцев, а позднее и других европейцев? Несколько лет спустя у той же Таманоуры бросили якорь три голландских судна, и маленький рыбацкий поселок быстро вырос в центр международной торговли, который португальцы окрестили Дон Бартоломео. Какое там, наверное, царило оживление к началу XVII века, если, как сообщают историки, к пристани ежедневно причаливало более 10 кораблей?
Гость пытается проследить нить человеческих судеб, скрывающихся за фактами и датами, за жалкими развалинами, за тем или иным предметом — огромным якорем или старым стволом пушки, которые продолжают покрываться ржавчиной на маленьком клочке земли — бывшем острове Дэдзима в соседстве с несколькими кустами роз и с табличками. Позже под моросящим дождем, проваливаясь по щиколотку в грязь, путешественник проходит мимо уродливых сараев, гор ящиков из-под рыбы, сопровождаемый подчас недоверчивыми (а может быть, только любопытными?) взглядами прохожих, пока не доходит до исторических нескольких квадратных метров суши, где читает на мемориальных досках обо всем, что здесь произошло.
Нетрудно понять, какие чувства обуревали экипажи торговых судов, когда после многонедельных, полных опасностей плаваний они наконец приставали к берегам Нагасаки. О том, как тогда встречали гостей, пишет в своем дневнике Энгельберт Кемпфер. Вот одна из записей 1690 года. «Едва мы успели бросить якорь, как тут же в непосредственной близости от нашего судна появились два сторожевых японских корабля, которые всю ночь кружили вокруг нас… Рано утром следующего дня 20 барж, прикрепившись к нашему судну свисающим от форштевня тросом, взяли его на буксир и оттащили на расстояние 300 шагов от города. Вслед за тем появились два правительственных чиновника в сопровождении многочисленных воинов, писарей и переводчиков и приказали всем прибывшим по очереди, согласно списку личного состава, сойти на берег. Они каждого осмотрели с головы до ног и кисточкой записали имя, фамилию, возраст и должность… Затем судно до отказа заполнили солдаты и писцы — создавалось впечатление, будто японцы решили полностью завладеть им. Шпаги, пистолеты и другое огнестрельное оружие были изъяты… Был также упакован в бочки, а затем увезен порох. Если бы я заранее не был предупрежден о таких обычаях, то наверняка подумал бы, что прибыл во вражескую страну или что нас приняли за шпионов».
«Здесь нам приходится мириться со многими оскорбительными ограничениями… — пишет он в другом месте. — Запрещают отмечать воскресенья и другие праздники, петь псалмы и читать молитвы, нам не дозволено упоминать имя Христа, хранить изображение распятия или какой-либо другой символ христианской веры. Мы вынуждены подчиняться еще многим другим унизительным требованиям, воспринимающимся благородным человеком весьма болезненно. Единственная же причина, которая побуждает голландцев столь терпеливо переносить все эти страдания, — это жажда наживы и ценное содержимое японских горных пород». Затем он цитирует Вергилия: «Проклятая алчность, к чему только ты не вынуждаешь человеческое сердце».
За несколько дней до посещения Дэдзимы я зашел в библиотеку экономического факультета университета в Нагасаки, а также в библиотеку префектуры и с восхищением пролистал там многочисленные книги и альбомы по истории Нагасаки, в том числе и те, которые касались первоначальных взаимоотношений между Японией и Европой. Стоило посмотреть на выбор любую из книг, чтобы найти подтверждение тому, что писал Кемпфер. Позже мне не раз хотелось вернуться в эти библиотеки хотя бы на несколько недель, чтобы поработать в спокойной обстановке, так как я был уверен, что смогу обнаружить немало интересного. Ведь я уже кое-что нашел, в том числе кусочек дерева величиной с ладонь — своего рода пропуск, который позволял той или иной «даме» пересечь узкий мост и провести несколько часов в Дэдзиме. Я тогда сразу вспомнил мадам Баттерфляй, а также то, что рассказал о жизни на искусственно возведенном острове немецкий врач Филипп Франц фон Зибольд, состоявший, как и до него Энгельберт Кемпфер, на службе у Голландской Ост-Индской компании. Он прибыл в Дэдзиму в 1824 году и задержался здесь до 1829 года.
«Вечером, после захода солнца, — писал Зибольд, — все японцы должны были покинуть остров, за исключением женщин, которые не пользовались у своих соотечественников ни почетом, ни уважением. Лишь из числа этих несчастных и презираемых голландцы имели право выбирать себе прислугу и экономок… Само собой понятно, какими это было чревато последствиями…». Собственную семью голландцам привозить было запрещено.
Трое европейских ученых (кроме Кемпфера и Зибольда следует упомянуть еще шведа Тунберга, прибывшего в Японию в 1743 году) жили в Дэдзиме довольно долго. Мир обязан им своими знаниями о Японии, да и сама Япония многим обязана этим и другим ученым. Какими бы узкими ни были с начала XVII до середины XIX века ворота в мир, связь с ним все же поддерживалась, оставив много видимых, а еще больше невидимых, следов в культурной жизни не только Нагасаки, но и всей Японии.
Врач Филипп Франц фон Зибольд посетил Японию дважды. Второй раз в 1859 году, когда ограничений уже более не существовало. Голландцы возводили теперь свои дома на Оранда-дзаке (Голландском склоне) и мостили свои улицы так же, как они привыкли это делать у себя дома. Зибольд решил ознакомить нескольких молодых японцев с основами европейской медицины и продолжить заодно собственное научное исследование страны. Никто до него с такой точностью не описал флору и фауну Японских островов. И не было ничего удивительного в том, что д-р К., врач и художник, прежде всего проводил меня к моему соотечественнику Сииборуто (то есть Зибольду), туда, где тот жил с 1859 по 1862 год и где обучал студентов. На месте дома и библиотеки Зибольда лежат два мемориальных камня, стоят скульптуры и вколоченный в землю столб с надписью. Вот и все, что напоминает об этом выдающемся человеке, не считая памяти о нем. Война всё разрушила.
Дом Гловера на вершине холма также уничтожила война. Однако один крупный концерн воссоздал его, придав ему первоначальный облик. «Прививая многие основополагающие принципы западной цивилизации, — говорится в заключительной фразе уже упомянутой мемориальной доски, установленной перед домом Гловера, — Гловер внес немалый вклад в развитие нашей культуры в период реставрации Мэйдзи». Разумеется, оружие, боеприпасы и военные корабли также являются «принципами западной цивилизации». Однако хочется спросить, не сделал ли и врач Филипп фон Зибольд кое-что для развития этой же цивилизации? Но на его вкладе концерн, вероятно, не мог сделать бизнес, а дом его был не так красив, как вилла Гловера.
