Петр Семенов-Тян-Шанский - Путешествие в Тянь-Шань
Лепсинская и Урджарская станицы в Семиречье и на южном склоне Тарбагатая.
Но несравненно более можно ожидать еще от вновь занятого Заилийского края. Здесь уже может быть устроен при помощи нашей колонизации самый сильный и несокрушимый оплот русскому влиянию и владычеству в Средней Азии.
Вместе с тем существование такого твердого оплота уже скоро дозволит осуществить то, что представляется совершенно необходимым для обеспечения обладания и управления киргизскими ордами и степями, а именно перенесения нашей государственной границы вперед их – с длинной уральско-оренбурго-сибирско-иртышской линии на короткую пограничную линию, посредством которой можно было бы соединить Верное с нашими уже существовавшими укреплениями на Сырдарье (фортом Перовским). Вот почему я считаю занятие Заилийского края и прочную его колонизацию не менее крупной заслугой перед Россией, чем занятие Приамурского края, – заслугой, которую оценит впоследствии история, а пока все, что будет предпринято для научного исследования вновь приобретенного края, будет «светочем науки», внесенным впервые в самую глубь Азиатского материка.
Соображения мои очень понравились Гасфорту. В особенности он был доволен оценкой значения занятия Заилийского края. Очень заманчивыми показались ему и мои предположения о проведении государственной границы впереди наших киргизских областей, опираясь на Верное и форт Перовский, но на осуществление подобного смелого замысла у него недоставало предприимчивости и энергии Муравьева-Амурского.
Впрочем, Гасфорт, как опытный и храбрый военачальник, не боялся никаких могущих произойти столкновений с соседними ханствами Туркестана; но он оказывался совершенно трусливым по отношению к ответственности перед петербургскими властями, боясь потерять свое высокое служебное положение, которым он, к сожалению, дорожил более, чем интересами своего приемного отечества, служа ему, впрочем, вполне добросовестно.
Потому он не решился даже и возбуждать вопроса о перенесении государственной границы вперед киргизских степей на южную окраину наших среднеазиатских владений, но решился продолжать упрочение наших владений в Заилийском крае и его колонизацию, так как в этом деле он не встречал препятствий ни из Петербурга, ни даже противодействия со стороны Главного управления Западной Сибири. Что же касается до научных исследований в Заилийском крае, то, придавая большое значение своей репутации просвещенного европейца, он относился к ним с большим сочувствием, а потому легко согласился на все мои ходатайства относительно моего путешествия 1857 года.
Впрочем, несмотря на всю благосклонность генерал-губернатора к моим исследованиям в Заилийском крае, я не обнаруживал перед ним в подробности плана своих путешествий и довольствовался только испрошением, в самых общих чертах, разрешения посетить озеро Иссык-Куль и соседние с ним горы, не упоминая даже малоизвестного ему имени Тянь-Шаня.
Все подробности моего снаряжения я предложил ему предоставить моему соглашению с местными властями, прося его только предписать им давать мне конвой в достаточном по местным обстоятельствам числе для обеспечения моей безопасности. Генерал-губернатор с удовольствием на все согласился, поставив мне одно только ограничительное условие, а именно: не переходить реки Чу, которое меня нисколько не стесняло, так как до Тянь-Шаня мне было гораздо удобнее добраться, обогнув не западную, а восточную оконечность озера Иссык-Куль.
После вполне удавшихся переговоров с генерал-губернатором мне оставалось только понемногу приготовляться к своему путешествию 1857 года, которое не могло начаться ранее наступления весны и было назначено мной около 20 апреля.
В это время года Иртыш был еще покрыт льдом, и мне пришлось ехать на восьмиверстном расстоянии от Омска до Семипалатинска вдоль главной сибирской пограничной линии отчасти на санях, а отчасти на колесах.
Выехал я из Омска 21 апреля вечером на почтовых. За городом дорога почти обсохла, но местами были снежные поляны. Ночь и утро были холодны и пасмурны. Только к двум часам пополудни 22-го просияло солнце и потеплело, но кое-где были видны еще замерзшие изгибы Иртыша, на берегах которого поднимались высокие песчаные яры; кругом расстилалась голая, однообразная степь, в которой органическая природа еще не просыпалась.
23 апреля поутру я был в Чернорецкой станице. Погода была ясная и довольно теплая. Через замерзший Иртыш с трудом переправляли мою повозку. В Ямышевской станице я видел старые чугунные пушки и ядра, свидетельствовавшие о прежнем стратегическом значении этой крепости.
24 апреля утром я был в Грачевской станице. Утром шел дождь, но к 11 часам погода разгулялась и сделалось жарко. На южной стороне Иртыша расстилалась унылая степь, но далее подошел к нему с севера сосновый бор.
26 апреля к вечеру я уже доехал до Семипалатинска на колесах. В Семипалатинске я увидел Достоевского в самом лучшем настроении: надежды на полную амнистию и возвращение ему гражданских прав были уже несомненны; тяготила его еще только необеспеченность его материального положения.
В Семипалатинске я нашел оставленный мной там осенью тарантас и съехался с прибывшим из Томска художником Кошаровым. 27 апреля мы уже выехали из города. Переправа через Иртыш в неуклюжем баркасе произошла при помощи привязанных к нему хвостами лошадей. Береговой лед был набросан на левом берегу Иртыша живописными грудами.
За Иртышом я ехал уже в своем тарантасе, запряженном почтовыми киргизскими лошадьми. Наш путь шел через увалы, на которых едва пробивалась серо-зеленая трава азиатских пород полыни (Artemisia). Только к вечеру мы добрались до Улугузского пикета, откуда продолжали свой путь ночью, увязая в солонцах, и только на рассвете дотащились до Аркалыка.
Я крепко заснул по дороге в своем тарантасе и проснулся 28 апреля в 4 часа 30 минут утра в десяти верстах за Аркалыком. Утро было туманное, но, к моей несказанной радости, характер окружающей природы сильно изменился. Исчезли снежные пелены и грязные солонцы, и появились первые цветы степной весенней флоры: сначала золотые Adonis vernalis и бледно-серые Physochlaena physaloides, а далее ярко-желтые лютики (Ranunculus polyrrhizus) и очаровательные трехцветные тюльпаны (Tulipa silvestris и др.), оживлявшие степь, покрывая ее в несметном количестве. Местами появлялись на степи красивые желтые ковры цветов, состоявшие из двух видов тонкого, деликатного гусиного лука (Gagea minima и Gagea bulbifera) и мелких лютиков (Ceratocephalus orthoceras). Степь в скалистых местах была оживлена множеством птиц, именно степных рябков (Pterocles), а в местах, богатых водой, – гусей и уток.
