Жерар Нерваль - Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока
— И это все?
— Нет еще. Нужно разбить ком, превратившийся в терракоту, а перья птицы, прилипшие к глине, отдираются, по мере того как мы высвобождаем ее от обломков этого самодельного котла.
— Но ведь это же лакомство дикарей!
— Нет, всего лишь курица, сваренная на пару.
Мадам Боном поняла, что ей не переубедить столь искушенного путешественника, и убрала всю жестяную кухонную посуду, палатки, резиновые подушки и матрасы с клеймом английского improved patent.
— Однако, — сказал я, — мне бы хотелось приобрести у вас что-нибудь полезное.
— Я уверена, что вы забыли купить флаг.
— Но я же собираюсь не на войну…
Деревня на берегу Нила
— Вы будете плыть вниз по Нилу… Вам необходимо водрузить на корме вашего судна трехцветный флаг, чтобы вызвать уважение феллахов.
И она показала мне висящую вдоль стены целую коллекцию флагов всех морских флотов.
Я уже вытаскивал древко с золотым острием, разглядев наши цвета, когда мадам Боном удержала меня за руку:
— Вы можете выбирать, ведь совсем необязательно точно указывать свою национальность. Многие обычно предпочитают английский флаг; он гарантирует большую безопасность.
— О мадам, — ответил я, — я не таков, как они.
— Я так и думала, — сказала она с улыбкой. Хотелось бы верить, что под английскими флагами по древнему Нилу прогуливаются отнюдь не представители парижского света… Ведь в его водах некогда отражался флаг республики. Правда, легитимисты, совершающие паломничество в Иерусалим, выбирают флаг Сардинии, но в этом я, например, не усматриваю ничего предосудительного.
СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК
Мы отчалили от пристани в Булаке. Дворец мамлюкского бея, превращенный теперь в политехническую школу, с примыкающей к нему белой мечетью, стоящие прямо на берегу лотки горшечников с изготовленными в Фивах кувшинами из пористой глины, которые доставляют сюда с верховьев Нила, строительные площадки, возвышающиеся на правом берегу реки, — все это через несколько минут скрылось из виду. Мы взяли курс к острову, образованному речными наносами между Булаком и Имбабой, и скоро нос нашей лодки врезался в песчаный берег; два латинских паруса фелюги бились на ветру, но не поднимались.
— Батталь! Батталь! — кричал рейс (капитан).
Это означало: «Плохо! Плохо!» Наверное, речь шла о ветре. И в самом деле, красноватая волна, принесенная встречным ветром, бросала нам в лицо брызги пены, а след, который тянулся за фелюгой, становился алым, словно отражал всполохи неба.
Люди спрыгнули на берег, чтобы вытащить лодку и развернуть ее. Тотчас же зазвучала одна из песен, которыми сопровождаются любые действия египетских матросов, а вместо припева раздается неизменное «Элейсон!». Пока пятеро или шестеро парней, в мгновение ока скинувших свои синие рубахи и сразу же ставших похожими на статуи из флорентийской бронзы, пытались освободить лодку, стоя по колено в иле, рейс, усевшись на корме, как паша, с невозмутимым видом курил кальян. Четверть часа спустя мы возвращались обратно в Булак, фелюга сильно кренилась на волнах, а реи касались воды.
Не прошли мы и двухсот метров по течению реки, как снова пришлось разворачивать лодку, которая на сей раз запуталась в тростнике, а затем причалить к песчаному острову.
— Батталь! Батталь! — по-прежнему повторял рейс время от времени.
На правом берегу я узнавал сады с яркими домиками, примыкающие к аллее Шубры; оттуда, из гигантских смоковниц, порою доносились хриплое карканье ворон и зловещие крики коршунов.
В остальном же ни единого лотоса, ни одного ибиса, ничего примечательного, отмеченного, как в былые времена, печатью местного колорита, разве что стоящие в воде буйволы да петухи фараона — разновидность небольших фазанов с золотым оперением, — порхающие среди апельсиновых и банановых деревьев в садах.
Я забыл упомянуть об обелиске Гелиополя, указывающем своим каменным перстом на близость Сирийской пустыни. Его, к сожалению, мне довелось увидеть лишь издали. Этот монумент весь день оставался в поле нашего зрения, ибо фелюга продвигалась вперед своеобразными зигзагами.
Наступил вечер, солнечный диск опускался за извилистую линию Ливийских гор, и внезапно фиолетовые сумерки сменились синеватой ночной мглой. Я увидел светящиеся вдали огни кофейни, до нас донеслись скрипучие звуки нея и ребаба, выводивших известную египетскую мелодию «Йа ляйали!» («О ночи!»).
Хор на эти строки отвечал: «О ночи радости!» Пели о счастье собравшихся вместе друзей, о любви и о страсти, о божественном огне, о лучезарности истинного сияния, которое бывает лишь на небе; вспоминали Ахмада, избранника Аллаха, главу небесных посланников, и детские голоса выводили антистрофу этого восхитительного чувственного излияния, молящего о том, чтобы Аллах благословил все ночные радости на земле.
Я понял, что это был какой-то семейный праздник. Детские голоса сменились пронзительными криками крестьянок, чьи песни с одинаковым успехом могли славить как смерть, так и узы брака, ибо во всех египетских церемониях веселье, способное исторгнуть слезы жалости, всегда соседствует с сетованиями, прерываемыми взрывами веселья, которые еще с глубокой древности присутствовали во всех торжествах этого народа.
Рейс отдал команду привязать фелюгу к торчащему из песка столбику и собирался спуститься на берег. Я поинтересовался, долго ли мы пробудем в находящейся поблизости деревне, и он ответил, что нам придется в ней заночевать и остаться до трех часов пополудни, пока не поднимется юго-западный ветер (мы попали в период муссонов).
— Я-то полагал, — сказал я капитану, — что в безветрие фелюгу будут тянуть бечевой.
— Этого нет в нашем договоре, — ответил он.
В самом деле, перед тем как тронуться в путь, мы заключили письменный договор в присутствии кади; разумеется, эти люди внесли в него все, что хотели. К тому же я вовсе не торопился добраться до места назначения, и эта отсрочка, которая заставила бы негодовать путешествующего англичанина, для меня была только дополнительной возможностью изучить древний рукав Нила, почти неиспользуемый для судоходства, который идет от Каира к Дамьетте.
Рейс, ожидавший проявления бурного негодования, отдал должное моей сдержанности.
Тяга бечевой — весьма дорогое удовольствие, поскольку кроме большего числа матросов на фелюге требуются люди, которые, сменяя друг друга, тянули бы ее от деревни к деревне.
