Марина Галкина - Одна на краю света
Ущелье забирает все левее — западнее, и наконец справа открывается узкий распадок, вроде, мне туда. Чем выше, тем плотнее снег, но и теперь я проваливаюсь по колено и выше. 15–20 шагов ломаю ступени и плюхаюсь в снег отдыхать. Сзади вижу только белые снежные горы на фоне фиолетово-синего, темного, зимнего неба. Умываюсь снегом, оставляя за собой черные ледышки — ну и чумазая же я!
Внизу, когда еще в желобе распадка изредка лежали камешки, по ним можно было сориентироваться, прикинуть расстояние. Но вот впереди все белое — и небо, и склон. Наступила «слепая» видимость, «белая мгла», освещение такое, что нельзя оценить расстояние, увидеть рельеф. Я случайно залезаю на крутой склон, чувствую, что, даже стоя вертикально, руками упираюсь в снежную стену. Не спустить бы лавину. Что это — крутой взлет перед перевалом или боковой склон? Ползаю по склону влево-вправо, вроде, нахожу путь вперед поположе.
Да, подъем выположился — вот и перевал. Он совсем короткий, «острый» — буквально 5 шагов по ребру, седловине хребта, и подо мной начинается провал вниз. Смотрю туда — какой крутой уклон! За перегибом даже не просматривается спуск. Отвесные стены гор напротив уходят в крутые ущелья. Передо мной возвышалась горизонтально-слоистая, точно кремовый торт, приплюснутая вершина, как гора на плато Путорана. Куда я залезла? Может, здесь вообще альпинистский спуск? Спущусь ли я здесь?
Спуск был вначале действительно круче подъема, но лицом к склону я поворачивалась лишь пару раз, а так сползала узкой ложбиной на пятой точке и рюкзаке, притормаживая ногами и перескакивая через камни. Когда впала в распадок ручья, стало поположе, я спустилась еще немного по нему и увидела впереди вдали бесснежные склоны основания гор. «Есть тепло на свете!» — восторженно заорала я и только сейчас почувствовала всю радость того, что смогла перейти через этот перевал. Путь к Ледовитому океану теперь был открыт для меня, это уже железно, вся вода за перевалом теми или иными путями текла к нему.
В ущелье снег скоро кончился, и даже началась вода в ручье. «Рановато вставать, — решила я на подъеме эмоций, — нет уж, пройду дальше». Я сняла бахилы и с облегчением поскакала вниз. А вода быстро пропала в ручье, потом пропало и его русло, но возвращаться назад было глупо. «Сейчас дойду до воды и встану», — постановила я.
Ущелье стало очень мрачное, совершенно безжизненное, все ложе его было перепахано, видимо, здесь раньше трудились геологи. Неотесанные, грубые, с острыми гранями крупные глыбы были не спресованными, не утрамбованными, и подошвы ног даже через толстую подметку турботинка чувствовали их и устали от такого постоянного острого массажа. Я сваливаю ниже и ниже, а воды все нет…
Впереди распахнулась долина Орлиного, она была широкой, каменистой, неуютной и (о, ужас!), похоже, тоже безводной. Смотрю на карту — здесь же все ручьи показаны точками! Они пересыхающие, наполняются, видимо, только в паводок. Все внимание сосредоточила на перевале, а о том, что на Чукотке может не быть воды, даже и мысли не закрадывалось. Совершеннейшая сушь вокруг, снег только на крутых склонах, высоко вверху. По карте до воды, где ручей показан сплошной линией, спускаться еще километров пять, а время уже восемь, и на меня навалилась дикая усталость. Но делать нечего.
Съедаю «конфету» — молоко с сахаром, снимаю гидрочулки, остаюсь в одних ботинках, сразу становится легче. Иду вниз по сухим руслам меж кустов ив и временами качаюсь, точно пьяная. Красивые оранжевые осыпи в форме песочных часов на отдельностоящих конусовидных окрестных горках, шапки снега с резко очерченной границей на вершинах. Любуюсь красотой, но очень хочется пить, хочется есть, ноги наминаются и болят, слабость одолевает весь мой организм. Даже спина начинает болеть — совсем разваливаюсь.
Вижу внизу то ли воду, то ли наледь — какой-то блестящий разлив. Наверное, наледь. «Дойду до наледи, растоплю лед». Темнеет. Иду и иду, монотонно переставляя ноги, и, кажется, близко, но наледь никак не приближается. И вода никак не появится, у меня уж чуть ли не слуховые галлюцинации начинаются: вот, вроде, что-то журчит. Останавливаюсь, прислушиваюсь — полнейшая тишина, ничего не журчит. А долина широченная, много сухих проток, за кустами не видно всего, а вдруг там где-нибудь уже есть вода? Я уже прошла то место, где на карте ручей шел сплошной линией, но спасительная влага так и не появилась. Видимо, придется идти до наледи.
Снова шум. Журчание? Почему-то принимаю этот шум за далекую работу трактора, бульдозера или экскаватора. Мне все чудится, что рядом работают люди, я всматриваюсь в темень, силясь разглядеть огонек. «Может, помеченная на карте нежилая база Орлиная действует. Может быть, там работает сейчас штольня? Ух, как я наемся!» И вдруг под ногами я вижу отблеск от неба. Щупаю — вода! Это крохотная лужица. Еще пара шагов, и я наступаю в воду! Ура, это начинается маленький ручеек! Одиннадцать вечера — припозднилась. Быстро ставлю тент, хорошо, что нет ветра, не надо для страховки заваливать его камнями. Ем и спать, спать, спать!
С утра просыпаюсь поздно: вчерашний переход был рекордным, по карте выходит 27 километров, с набором высоты в 500 метров. Три ломовых дня подряд без отдыха — и теперь в результате мне очень хочется есть. Сейчас можно расслабиться, поспать еще, думаю я, под следующий перевал пройти — всего ничего. Однако, взглянув на карту, отмечаю, что путь туда неблизкий, километров двадцать. Эх, не удастся побездельничать.
Поднявшись на борт долины перед наледью, я встала на вездеходный след и увидела впереди домики над обрывом речки. Иду, вижу, что они разрушены, но убеждаю себя, что вроде не очень сильно. Мне не хочется верить, что база нежилая, я даже не особенно внимательно рассматриваю балки в бинокль, чтобы не рассеять надежду раньше времени. Все равно мне идти туда, в том направлении. Мечтаю о сгущенке, о муке, чтобы напечь лепешек: «Ну, может, тут недавно были люди, вроде, свежий след траков на дороге. Поем хоть что-нибудь».
Подхожу. Расположенный на каменистой террасе у впадения Орлиной в Каленмываам открывается передо мной геологический «поселок» — примерно около 15-ти разрушенных в большей или меньшей степени балков, несколько ржавых машин и куча пустых бочек и разного хлама. Планомерно начинаю обходить все домики в поисках съестного. Везде разруха, запустение. По скелетам деревянных каркасов-коробок бьются на ветру куски побелевшего толстого брезента, черного рубероида. Нахожу пару рваных журналов 1990 года. Только один балок был пригоден для жилья: стены были не разодраны, окна не разбиты и ветер не гулял по нему насквозь.
