Грэм Биллинг - Один в Антарктике
Следующий снаряд угодил в стаю плавающих птиц, и они бросились врассыпную. Форбэш был взбешен и целых пять минут сердито искал булыжник нужного размера и веса. Им он попал в только что взлетевшего поморника, так что он тотчас рухнул назад в воду. Тремя выстрелами позже он угодил в сборище птиц, которые с тревожными пронзительными криками кружились над облюбованной ими площадкой. Одна из них камнем упала в озеро.
«Ай да я! Ай да голова!» — вопил он, пританцовывая, обращаясь к солнцу и курящей громаде вулкана. Его одинокая фигура выглядела нелепо рядом с безобразной смертоносной машиной. Он и не подозревал, что в это время лед в проливе тронулся и гигантские поля раскалывались и расходились в разные стороны под безжалостным напором моря, движущегося к северу. Льдины плыли величественно; уже свободные, они стонали, сталкиваясь, и закрывали полыньи. Потом поворачивали на север и навсегда исчезали. В озере плавали два мертвых поморника, над которыми с криками кружила туча их сородичей.
«Боже, море! Море приближается!»
Форбэш побежал вниз по склону, огибая вулканические скалы, скользя по гальке и падая. Он даже поранил себе руку об острый выступ, в стремительном, на одном дыхании, движении к озеру — мимо двух убитых птиц, которые покачивались на мелкой волне, поднятой легким ветерком, по краю озера. Потом он добрался до прибрежного холма и вскарабкался на его вершину. Меховую шапку сорвало у него с головы. Из раненой руки на камни капала кровь. Он стоял, разинув рот, и глядел на величественное, целеустремленное движение льдов. Казалось, льды обладают разумом и силой, так спокойно и чинно ожидали они своей очереди. Когда же наступал их черед, они не спеша вливались в поток, уходящий на север. Как только кромку заливала чистая вода, еще одна льдина отламывалась и уходила в путь.
Южней бухты Подкова, примерно в миле от Мыса, море было свободно ото льда. Через полчаса очистился и весь берег Доступности. Полчаса спустя огромное ледяное поле, находившееся к северу от Мыса, оторвалось и очень медленно начало двигаться прочь от суши. Оно вращалось, словно гигантское колесо, и, проплыв мимо острова Росса, скатилось в открытое море. Форбэш стоял и наблюдал за морем, не замечая ни бега времени, ни движения солнца, не обращая внимания на поморников, круживших над водой, и не слыша их воплей.
Мир вокруг него рушился. Старый, спокойный и привычный ландшафт исчезал: уплыл ледяной торос, что находился возле берега Доступности, и даже сидевший на мели гроулер, послушный какой-то невидимой силе, чинно проплыл мимо него, словно ожидая приветствия и пожеланий хорошей погоды и скорого таяния. Вода между ледяными полями была бездонного синего оттенка, а лед под водой отливал чистейшим изумрудом. В море отражалось солнце — не широкой сияющей полосой, а золотым диском, похожим на начищенную до блеска тарелку на ослепительно голубом атласе. Казалось, протяни руку — и вытащишь его из моря.
У него было такое ощущение, словно он никогда по-настоящему не верил в то, что море придет и Мыс очистится от льда. Казалось, свобода эта ему только снилась, но он не поверил этому сну и теперь действительность потрясла его. Он глядел в воду и на глубине двадцати футов видел камни, усеявшие спускавшееся ступеньками дно, видел, как вода касалась прибрежных камней. Поверхность ее была совершенно спокойна и в то же время, казалось, дрожала и чуть заметно двигалась, словно дыша и напрягаясь всем телом, силясь сбросить тяжкое бремя льда. Подводные и надводные камни были гладки, чисты и бесплодны — то была работа льда. На них не было и признаков жизни: не было ни ракушек, ни остатков водорослей.
Была полночь. Форбэш полез назад вокруг скал, пробираясь к берегу Доступности. Он с трудом оторвался от великолепного зрелища, которое представляло собой море. Возле южного конца берега, где лед дробился на мелкие куски, собралось несколько групп пингвинов. Вскарабкавшись на льдину, они добрались на ней до другого конца побережья; там они ныряли в воду и полным ходом мчались к берегу, через каждые несколько ярдов, словно черепахи, высовывая голову, затем карабкались по булыжникам и ледяным глыбам вдоль берега и возвращались назад, чтобы прокатиться на следующей льдине. В ночи громко раздавались их пронзительные возбужденные клики. Форбэш сидел на скале, возвышавшейся над побережьем, с восхищением смотря, как они неслись в воде, точно летящее копье, и ему вдруг страстно захотелось тоже очутиться в воде, захотелось услышать гул прибоя, шум волн, верхушки которых срывает ветер.
Далеко в проливе он увидел семейство косаток; их большие серповидные плавники сверкали на солнце, из дыхал вылетали клубы пара, напоминавшие клубы порохового дыма. В море промышлял одинокий поморник. Набрав высоту, он наподобие олуши падал вниз, но в последнюю минуту мощными ударами крыльев останавливал свой полет, так что в воду погружались только голова и плечи. А в следующее мгновение он снова мчался вперед. К берегу плыли три тюленя. Они ныряли и, резвясь, вертелись друг возле друга. Потом, отвратительно изгибая спины, они выбрались на камни.
«О море, море! Как долго я тебя ждал. Слишком долго!»
11
Форбэш восседал на своем троне. В бинокль он разглядел морского леопарда, который вскарабкался на льдину и обнаружил кровь в углублении, вытаянном телом отдыхавшего перед этим тюленя Уэдделла. Ноздри леопарда раздулись, а его крупная голова закачалась из стороны в сторону. Он сунул нос в лужу крови, и вскоре вся морда его окрасилась в темно-красный цвет — смесь крови и кристаллов снега. На бледно-палевой груди его и на плечах были видны алые пятна. Тюлень лежал на поверхности воды ярдах в двухстах от побережья. Из раны в животе струилась кровь. Видно, ему удалось скрыться от косатки, решил Форбэш.
Он понял, что, если тюлень еще раз нырнет, то погибнет. Он лежал на гладкой синей поверхности моря, время от времени поднимая голову, и с шумом вдыхал сквозь овальные ноздри смесь крови и воздуха. Он то сжимал ноздри, то опускал голову, глядясь в воду. Если бы тюлень нырнул, то он бы погиб, потому что в брюшной полости у него был поврежден большой кровеносный сосуд. Этот сосуд действовал как обратный клапан, сохраняя кровь, прошедшую сквозь легкие животного, прокачанную сквозь сердце и освежившую его тело, отдав кислород мышцам. Он сохранял кровь до тех пор, пока животное не выныривало, и его легкие вновь не наполнялись воздухом. Сосуд этот позволял тюленю нырять до тех пор, пока не истощался весь кислород, находящийся в крови. После этого он выпускал кровь, и весь цикл повторялся сначала.
