Николай Алексеев - Зимовка на «Торосе»
В первой половине зимы «Заря» явно одержала верх над «Торосом» в отношении своих морозов. В январе наша средняя температура наружного воздуха оказалась выше максимума температуры, наблюдавшейся здесь в тот же месяц в 1901 году, но зато в феврале и особенно в марте «полярное самолюбие» «Тороса» было вполне удовлетворено — нашими минимумами оказались —49°,5 и —48°,0, тогда как «Заря» еле дотянула до —47°,7. В течение всей зимы не проходило дня, чтобы чей-нибудь палец не проехал по температурным кривым графика. На «Торосе» даже появились «специалисты» по улучшению или порче погоды. Незадачливому Сергею Александровичу, кажется, не пришлось провести ни одной вахты, чтобы не попасть в хороший снежный шторм, зато вступление на метеорологическую вахту ревизора Ивана Кузьмича приветствовалось зимовщиками, так как в его пятидневку всегда стояла прекрасная погода.
— Тебя бы, Кузьмич, в парусном флоте наверняка держали в рамке рядом с Николаем-чудотворцем! Больно ты хорошо колдовать с погодой умеешь! — не раз говорил ревизору старший механик.
Вот, собственно, как протекала наша обычная жизнь в период полярной ночи. На этом фоне и развертывались события, создавшие ту полярную специфику, о которой часто приходится слышать с тех пор, как полярные области были включены в орбиту хозяйственной деятельности нашей страны.
20 ноября разразился особенно сильный снежный шторм. Тучи снега, падающего сверху и вздымаемого порывами ветра снизу, неслись какой-то сплошной массой. Температура воздуха держалась ненормально высоко —12°. К моменту вечерних метеорологических наблюдений шторм достиг своего апогея. Очередной вахтенный метеонаблюдатель — топограф Черниченко — с трудом сошел по трапу на лед и, не успев ухватиться рукой за проволоку, протянутую к метеорологическим будкам, был подхвачен вихрем и свален с ног. Только то, что он находился у самого трапа, спасло его от возможной гибели, и он добрался до судна. В помощь Черниченко был назначен вахтенный матрос. Наблюдателя крепко обвязали прочным линем, и вахтенный, держась за поручни трапа, постепенно вытравливал линь, пока наблюдатель по проволоке добирался к приборам. Вот натяжение линя ослабло; повидимому Черниченко был уже у своей цели. Минут через пятнадцать конец снова потащило из рук матроса. В руках у него оставалось из имевшихся 100 метров не более 10, до метеорологической же станции от корабля было всего 40 метров. Сообразив, что дело не ладно, матрос с силой потянул линь к себе обратно. В это время пурга неистовствовала с таким ревом, что никакой звук, а тем более человеческий голос не мог быть, конечно, расслышан. Борьба матроса с вырывающимся из его рук концом длилась не менее получаса, и, наконец, у трапа появился какой то темный силуэт, оказавшийся нашим наблюдателем. Черниченко был сплошь забит снегом к так измучен, что с трудом мог рассказать о своих злоключениях.
Держась за проволоку, он прошел к будке и с огромным трудом сделал необходимые отсчеты. Надеясь на обвязывающий его линь, Черниченко, идя к кораблю, отпустил путеводную проволоку. Снежные вихри, стремительно крутящиеся вокруг человека, сбили его с пути, и он побрел совершенно не туда, куда было надо. Так как ветер все время натягивал линь, то Черниченко считал, что идет правильно. Каково же было его удивление, когда линь вдруг потянул его как будто бы в другую сторону. Не зная причины этой метаморфозы, наблюдатель начал сопротивляться и целые полчаса рвался в сторону, пока совершенно измученным не был подтянут к борту.
Этот эпизод, к сожалению, все же окончился не совсем хорошо. Еще в начале месяца у Черниченко начал пропадать голос. Болезнь, как оказалось, явилась следствием какого-то воспаления голосовых связок, бывшего у нашего топографа еще год тому назад. После неудачного наблюдения 20 ноября Черниченко совершенно потерял голос, вследствие чего его пришлось освободить от всех наружных работ. Болезнь прогрессировала. Наш лекпом, исчерпав все свои знания и возможности, стал втупик. Больной не мог произнести ни слова. Узнав из разговоров, что лучшим специалистом по горловым болезням является профессор Военно-медицинской академии в Ленинграде Воячек, я отправил к нему подробную телеграмму с описанием состояния больного и просьбой дать совет. Ровно через 7 часов 50 минут радист доставил нам следующий ответ:
«Советую полоскать горло настоем ромашки и ингаляцию однопроцентным раствором двууглекислой соды тчк Прикладывание горчичников на кожу шеи зпт согревающий компрес тчк Воячек».
Арктические зимовки далеки от наших центров только географически, во всех же остальных отношениях мы оказываемся для нужных нам людей даже ближе, чем живущие с ними буквально по соседству. Сегодня к нам пришел на помощь опытнейший профессор, завтра, если это понадобится, нам помогут весь наш стовосьмидесятитрехмиллионный великий народ и его партия большевиков.
Через два дня после описанного случая в 4 часа утра зимовщики были подняты на ноги громким боем пожарной тревоги. Пожар — злейший и самый опасный враг в наших условиях. Корабль представлял собой сооружение из чрезвычайно сухого, моментально воспламеняющегося дерева, на нем постоянно находились большие запасы жидкого топлива, что еще более усугубляло общую опасность. Пожары в Арктике бывают редки, но, раз возникнув, они обычно уничтожают все горящее дотла.
Тревога как электрический ток разнеслась по кораблю, и в один миг вся команда собралась около машинного отделения. Огня нигде не было видно, но в воздухе явно ощущался сильный запах гари. Печи на судне еще не топились, за исключением топки под кипятильником для воды в судовой бане.
— Товарищ капитан, — доложил вахтенный, — где горит — не знаю, но вот и пахнет и глава дымом ест. На палубе ветер — я решил дать тревогу.
— Правильно сделал. Пустить динамо!
— И в машине дым есть, только там не горит ничего.
В течение пяти минут люди обшарили буквально все уголки судна, но нигде не могли обнаружить признаков огня, а между тем дым уже заметно начинал есть глаза. Главное внимание было сосредоточено на кипятильнике, но в том помещении, где он стоял, дыма как раз и не ощущалось. Сам кипятильник имел фундамент из двух рядов кирпичей, расположенных, в свою очередь, на бетонной палубе бани. Гореть тут было нечему. Больше всего дыма было в машине, но там печь была потушена еще накануне и никаких признаков огня не обнаруживалось.
Застучал мотор. Все помещение осветилось ярким электрическим светом. Сизое, едва видимое облачко дыма тянулось из машинного отделения и распространялось по всем жилым помещениям. Проследив эту струйку, мы убедились, что горит палуба как раз под кипятильником и над танками с нефтью, стоящими в машине. Зазор между последними и горящим подволоком был настолько мал, что туда никак не мог пролезть человек. Механики быстро поняли всю опасность положения и полную негодность при данных обстоятельствах пеногонных огнетушителей. Пока наверху ломали кипятильник, снизу палубу в месте ее тления поливали водой из масляной машинной спринцовки с длинным и тонким наконечником. Вслед за кипятильником в умывальнике был снят покрывавший палубу слой бетона, и тогда только стали окончательно ясны и место и причина пожара. Как раз под самым кипятильником в палубе успело уже прогореть сквозное отверстие диаметром до 15 сантиметров. Если бы не своевременная тревога, поднятая вахтенным, кипятильник, набитый двумя стами кило льда, провалился бы вместе с горящей топкой в машину на нефтяной бак.
