Борис Соколов - Гертруда Белл. Королева пустыни
Даже после достижения соглашения о Мосуле Кемаль не оставлял своих претензий. Так, уже после смерти Белл, в сентябре 1932 года в беседе с американским генералом МакАртуром в Анкаре он подтвердил: «Даст Бог, если буду живым, Мосул, Киркук и Острова Эгейского моря возьму обратно». Но этой мечте не суждено было сбыться.
16 декабря 1925 года Совет Лиги наций вынес решение, устанавливающее границу между Турцией и Ираком в основном по Брюссельской линии. Англии был дан шестимесячный срок для заявления о своем согласии продлить мандат на Ирак на 25 лет и предлагалось заключить с Турцией соглашение об экономических отношениях и о статусе Мосула. Привлекательная возможность включения Мосула в состав Ирака склонила даже наиболее крайних противников британского господства на продление английского мандата сроком на 25 лет, о чем и был подписан (13 января 1926 года) соответствующий англо-иракский договор.
Уступая давлению западных держав, турецкое правительство фактически капитулировало. Турки хотя и заявляли устами Кемаля, что, «если Турция будет вызвана на бой, она сумеет поднять перчатку», и не скрывали концентрации своих войск на границе, но вести войну из-за Мосула были не в состоянии. Не рискуя ввязываться в новый вооруженный конфликт, Кемаль санкционировал отказ от Мосула. Под давлением западных держав Турция подписала договор 5 июня 1926 года. Он предусматривал, в частности, что «турецкие и иракские власти откажутся от всяких сношений, имеющих официальный или дипломатический характер, с главарями, шейхами или иными членами племен, гражданами другого государства, находящимися в данное время на территории другого государства. Они не будут терпеть в пределах пограничной зоны каких-либо организаций пропаганды или собраний, направленных против одного из обоих государств». Иракское правительство обязалось в течение 20 лет уплачивать Турции 10 процентов доходов от добычи нефти в Мосульском нефтеносном районе. Граница прошла в основном по Брюссельской линии с небольшими коррективами в пользу Турции. Мосул остался в Ираке. Вместо 10-процентной доли нефтяных доходов Турция могла получить единовременную денежную компенсацию в 500 тысяч фунтов стерлингов.
Вынужденный отказ от Мосула до сих пор оценивается многими турецкими историками и публицистами как крупнейшая территориальная и экономическая потеря Турции. Тем самым Турция лишилась возможности стать крупной нефтедобывающей страной. Сегодня она обеспечивает свои растущие потребности в нефти за счет внутренних ресурсов лишь на 10–15 %, причем из региона, находящегося в непосредственной близости от Мосула и Киркука – главных нефтяных месторождений, оставшихся в Ираке.
Британская дипломатия, и Белл в том числе, достаточно хитроумно связала вопрос о Мосуле с продлением британского мандата на Ирак. Тем самым временно была притушена оппозиция этому мандату в Ираке.
Июньское соглашение справедливо рассматривалось как победа Англии и Ирака. Поэтому столь пышными были торжества в Багдаде. Но, несмотря на веселье, царившее на банкете, присутствующие отметили: сподвижница монарха была явно в дурном расположении духа. Торжество ее не радовало. Гости заметили отсутствующий взгляд Гертруды, и с этого дня она больше никого не принимала.
Гертруда Белл скончалась 12 июля 1926 года, два дня не дожив до своего 58-летия. Утром этого дня она не вышла из своей спальни в обычный час. Слуги нашли ее мертвой в постели. На столике лежали пустой пузырек из-под снотворного и книга стихов Хафиза, открытая на последней странице: «Мир – красавица невеста, // за нее калым велик: жизнью выкуп платит каждый, // кто посватался всерьез…» Это был намек на самоубийство. Рядом с Гертрудой обнаружили пустой пузырек из-под снотворного, смертельную дозу которого она приняла. Никакой предсмертной записки Гертруда Белл не оставила. Скорее всего, это было самоубийство. Впрочем некоторые исследователи допускают, что Гертруда случайно допустила передозировку таблеток, поскольку накануне просила горничную утром разбудить ее.
Вот два ее последних письма мачехе и отцу, оба датированных 7 июля 1926 года:
«Дражайшая мама!
Какая очаровательная фотография тебя и маленьких мальчиков. Они любимчики. Не правда ли, старший очень похож на Хьюго? На этой фотографии я вижу большое сходство. Дорогая, это должна быть больно, но также и радостно тебе быть с ними.
Я так рада, что тебе нравятся фотографии моего музея, и когда, в свою очередь, ты вышлешь мне текст для постановки? Я так хочу его прочесть. Я хотела бы, чтобы были готовы фотографии верхних комнат, но они еще в беспорядке – однако, не в таком беспорядке, как раньше. Большинство объектов удалось хотя бы вчерне классифицировать и они готовы для упаковки в ящики (несомненно, речь идет об экспонатах для музея. – Б. С.). Но расставлять ящики очень трудно. Даже два крошечных, которые я сделала до сих пор, потребовали огромной мыслительной работы и перестановок. А затем еще написание ярлыков! К счастью, мой арабский клерк пишет их красиво, так что я только должна дать ему список того, что должно отправиться в каждом ящике и оставить его делать это в оставшееся время утром, пока я в офисе.
Звенит звонок на обед, и мне отчаянно необходимо немного ледяной газированной воды.
Ваша очень ласковая дочь Гертруда».
А вот второе, более пространное письмо отцу:
«Дорогой папа!
Первое твое письмо от 23 июня – спасибо за картину Киппена; она выглядит очень привлекательно. Также спасибо за прекрасное письмо в «Таймс» 24 июня. И я не думаю, что я говорила тебе, что я прочла адрес Института железа и стали, но не получила от этого большого удовольствия. График, который он приводит, вызывает уныние. Я считать, что отмена законопроекта о семичасовом рабочем дне даст тебе свободу действий, и я хотела бы узнать, примет ли достаточно значительное число людей условия, предлагаемые собственниками. Экстравагантный язык лидеров лейбористов вызывает ощущение, что они боятся, что их побьют. Я надеюсь, что это так.
Было очень хорошо, что девочки думали, что ты выглядишь более оживленно, чем они ожидали, будь здоров.
Я ужасно боюсь, что твое следующее письмо сообщит мне, что Эрик умер. Я не написала Бланш, потому что когда между письмами проходит десять дней, никто не знает, что может случиться в этом интервале.
У меня был прощальный пикник с Джойсами в воскресенье, их отъезд был отсрочен. Это был довольно прохладный вечер – температура снова упала – и мы наслаждались этим. Кен, его коллега, майор Вильсон (милое создание) и я поднялись первыми и пошли купаться, а Джойсы присоединились к нам за ужином. Все мы вернулись на моторной лодке.
