Жюль Верн - Дети капитана Гранта
— А я? — спросил Паганель.
— Вы, дорогой Паганель, — ответил майор, — должны остаться с отрядом в арьергарде. Вы слишком хорошо знаете тридцать седьмую параллель, реку Гуамини и пампасы, чтобы покинуть нас. Ни Мюльреди, ни Вильсон, ни тем более я не сможем самостоятельно найти место свидания с Талькавом, но под предводительством Жака Паганеля мы бодро и с доверием тронемся в путь.
— Подчиняюсь, — ответил географ, польщённый тем, что ему вверялось верховное командование.
— Только никакой рассеянности! — добавил майор. — Пожалуйста, не заводите нас в такое место, где нам решительно нечего делать, например обратно к берегам Тихого океана!
— Честное слово, вы заслуживаете этого, несносный вы человек! — смеясь, ответил Паганель. — Но, — продолжал он, снова становясь серьёзным, — как вы будете объясняться с Талькавом, Гленарван?
— Я полагаю, — ответил тот, — что нам не о чем будет разговаривать с патагонцем. Впрочем, в экстренных случаях мы как-нибудь объяснимся при помощи нескольких испанских слов, которые я знаю, и при помощи жестикуляции, понятной каждому.
— В таком случае, отправляйтесь, дорогой друг, — сказал Паганель.
— Давайте сначала поужинаем и попробуем немного вздремнуть перед отъездом, — ответил Гленарван.
Сухая пища драла глотку, но делать было нечего. Насытившись, путешественники легли спать. Паганелю снились потоки, каскады, реки, ручьи, пруды, даже графины, полные воды, — словом, вода во всех видах. Это был настоящий кошмар.
На следующее утро, в шесть часов, лошади Талькава, Гленарвана и Роберта были уже осёдланы. Им отдали остаток воды, ещё сохранившейся в мехах; и хотя вода эта была отвратительна на вкус, лошади с жадностью выпили её до последней капли. Затем трое разведчиков вскочили в седла.
— До свидания, — сказали майор, Вильсон и Мюльреди.
— Желаю успеха! — добавил Паганель.
Вскоре патагонец, Гленарван и Роберт потеряли из виду часть отряда, оставленную на попечение Паганеля.
«Дезерцио де лас Салинас» — пустыня лас Салинас, по которой ехали разведчики, — была глинистой равниной, покрытой местами иссохшим кустарником, низкорослыми кура-мамель из семейства мимоз и юмами — раскидистыми кустами, зола которых богата содой. Во многих местах на поверхность земли выступали широкие пласты соли. Эти баррерос были похожи на оледеневшую поверхность воды. Но если путник и проявлял склонность тешить себя этой иллюзией, то солнечный жар быстро рассеивал её. Контраст между выгоревшей, почерневшей почвой и этими сверкающими ослепительным блеском участками придавал равнине своеобразный вид.
Расположенная в восьмидесяти милях к югу сьерра Вентана, куда путешественникам пришлось бы направиться, если бы оказалось, что Рио-Гуамини иссякла, выглядела совершенно иначе. Эта местность, исследованная в 1835 году капитаном Фиц-Роем, командовавшим в то время кораблём «Бигль», отличается совершенно необычайным плодородием. На северо-западном склоне сьерры, покрытом сочной травой, расположены лучшие индейские пастбища. В тёмных лесах — неисчислимое разнообразие древесных пород. Здесь произрастают: альгаробо — разновидность рожкового дерева, стручки которого, высушенные и измолотые в порошок, заменяют индейцам муку; белый квебрахо с длинными гибкими ветками, выделяющими дубильное вещество; красный квебрахо — дерево, соперничающее в твёрдости с самшитом; наудубай, воспламеняющийся с необычайной лёгкостью и часто служащий причиной страшных лесных пожаров; вираро, фиолетовые цветы которого образуют на ветвях правильные пирамиды; наконец тимбо, вздымающее на восемьдесят футов к небу свою гигантскую крону, под которой может укрыться от солнечных лучей целое стадо. Аргентинцы не раз пытались колонизировать эту богатую страну, но всякий раз отступали перед враждебностью индейцев.
Множество ручейков спускается со склонов сьерры Вентана, чтобы напоить влагой обильную растительность. Даже в период наибольшей засухи эти источники никогда не пересыхали. Но вся беда заключалась в том, что добраться до этого райского уголка можно было, только совершив крюк в сто тридцать миль. Талькав был, конечно, прав, предложив сначала искать воду в реке Гуамини, лежащей по пути следования экспедиции и на значительно более близком расстоянии.
Три лошади резво скакали. Эти замечательные животные как будто понимали, куда торопятся всадники. Самой резвой из лошадей была Таука. Казалось, ни усталость, ни лишения не действовали на неё. Лошади Гленарвана и Роберта, не столь бодрые, тем не менее бежали вперёд твёрдой поступью, очевидно заражаясь примером Тауки. Талькав подавал своим спутникам такой же пример, как Таука — лошадям.
Патагонец часто оборачивался и внимательно глядел на Роберта Гранта.
Видя, что мальчик сидит в седле уверенно и крепко, он выражал своё удовлетворение ободряющими возгласами.
Роберт Грант действительно вполне заслуживал похвал индейца.
— Браво, Роберт! — оказал Гленарван. — Мне кажется, что и Талькав одобряет тебя!
— По какому поводу, сэр?
— Он восхищён твоей посадкой.
— О, я только крепко сижу в седле, и больше ничего, — скромно ответил Роберт, краснея от удовольствия.
— А это и есть самое важное, Роберт, — оказал Гленарван. — Но ты слишком скромен. Я предсказываю тебе, что из тебя выйдет замечательный спортсмен!
Роберт рассмеялся.
— А что на это скажет отец? — спросил он. — Ведь он хотел сделать меня моряком.
— Одно нисколько не мешает другому. Если не все наездники могут сделаться хорошими моряками, то все моряки способны стать хорошими кавалеристами. Человек, научившийся скакать по волнам, сумеет удержаться и в седле. Что касается управления лошадью, умения пускать её рысью, удерживать на месте и поворачивать, то это всё приходит само собой, в этом нет ничего трудного.
— Бедный отец! — оказал со вздохом Роберт. Помолчав, он добавил: — Как он вам будет благодарен, сэр, когда вы его спасёте!
— Ты очень любишь отца, Роберт?
— Да, сэр. Он был так добр ко мне и к моей сестре! Он думал только о нас. Всякий раз, возвращаясь из плаваний, он привозил нам подарки. А сколько нежности, сколько ласк дарил он нам, когда приезжал домой! О, вы тоже полюбите его, когда познакомитесь! Мэри похожа на него. У него такой же нежный голос. Не правда ли, это странно для моряка?
— Да, очень странно, — ответил Гленарван.
— Я его вижу, точно мы вчера расстались, — продолжал мальчик, как будто разговаривая сам с собой. — Милый, добрый отец! Я засыпал у него на коленях, и он убаюкивал меня старинной шотландской песенкой… Я часто вспоминаю мелодию… И Мэри тоже. Ах, сэр, как мы его любим! Знаете, мне кажется, что только маленькие дети могут так крепко любить своего отца.
