Виктор Конецкий - Никто пути пройденного у нас не отберет
– А это зачем? – спрашивает декадент несколько ошалело.
– Чтобы шарики в голове быстрее шевелились.
– Вы меня оскорбляете! – дерзко заявляет молодой бунтарь.
– Может, мне на тебе жениться? – интересуется старший механик. – Ты мне всю посевную завалил, а я на тебе по чистой любви женюсь, а?
– При чем тут посевная? – совсем запутывается декадент-практикант.
– Простой ты человек, прямо как хозяйственное мыло, – говорит стармех и хлопает дверью своей каюты. Октавиан Эдуардович старше меня, а выглядит не больше чем на сорок.
Двухпудовая гиря – это все, что он взял с собой в рейс из вещей, потому что должен был сдать дела другому и в Арктику не идти, но… С гирей не расстается ни дома, ни на путях-дорогах. И вот почему. Когда наступает момент в компании пьющих идти за добавкой, стармех предлагает не банальный «морской счет» для определения жертвы, обреченной на путешествие по закрытым магазинам и ресторанам, а соревнование: небольшое, шуточное, по поднятию гири.
Нет такого мужчины, которому в подпитии не казалось бы, что он запросто обыграет в шахматы Карпова или влезет на Адмиралтейскую иглу. Мужчины хватаются за гирю. А жертвой, обреченной на путешествие по закрытым дверям, розыски таксера с бутылкой под сиденьем и прочее, делается тот мужчина, который выжал гирю меньше всех. Сам стармех, как он утверждает, еще ни разу в жизни за добавкой не ходил. В какое место его щуплого тела ни ткни пальцем, там мгновенно вспухает каменный бугорчик, и твой палец отскакивает, будто ударенный током. Здесь никакого преувеличения я не допускаю.
Демоническая личность ниже среднего роста. Такой черный, что похож на ассирийца. Это внешне. Внутренне тоже черный, от мрачного юмора. Глядя на картину сплошных ледяных полей вокруг омертвелого судна, бормочет: «Овсяная каша с рыбой! Какая гадость! Виктор Викторович, вы знаете, почему не делают ледоколы на воздушной подушке? Они бы тогда запросто сюда к нам добрались, а?»
Постоянен в своих привычках и привязанностях. Пожалуй, он единственный из моих знакомых моряков, который уже десять лет не меняет судна. Мучается тем, что не пересекал экватора. Потому вполне готов к восточному варианту возвращения домой. Тогда путь «Колымалеса» проляжет через Малаккский пролив. Правда, до экватора все равно чуть-чуть не хватит, но Октавиан Эдуардович уверен, что уговорит капитана сделать маленький зигзаг.
Игрок. Настоящий, вечный Игрок. Я знаю еще только одного такого вечного Игрока – поэта Александра Межирова. Оба могут играть во что угодно, оба всегда по абсолютному счету в выигрыше, оба превосходно владеют собой во время игры – и при проигрыше, и при выигрыше. Оба безжалостны к партнеру и всегда играют красиво – красиво выигрывают и красиво проигрывают.
Умеет удачно покупать хорошие вещи: в Мурманске умудрился купить отличный полушубок – на зависть всему экипажу.
Часто простуживается, но никогда никаких жалоб на здоровье от него не услышишь.
И под всей его тренированностью, хладнокровием, спокойствием есть мощный слой нервности – нервности породистой лошади. Несколько раз я замечал, что перед началом игры – в козла, в шеш-беш – он мертвенно бледен.
Очень самолюбив. И если считает свое самолюбие ущемленным, способен вести себя не самым умным образом. Предположим, распределяются премии среди экипажа. Стармеху назначается десять рублей, а старпому пятнадцать. Октавиан Эдуардович, которому в высшей степени наплевать на пятерку, угрюмо и непреклонно требует себе тоже пятнадцать: «Я не хуже старпома!»
Сейчас на планете что-то около ста пятидесяти государств. Он знает все их названия и дни рождения. Являясь к завтраку, торжественно говорит: «С праздником, товарищи! Сегодня День провозглашения независимости Сьерра-Леоне!» При этом он торжественно целует массивный золотой перстень. Кроме перстня он носит и обручальное кольцо.
Раз в неделю наша буфетчица выставляет на стол аджику. Если аджика получается в норме, то Октавиан Эдуардович говорит: «Напильником – по пищеводу!»
Он умеет ценить красоту и не боится показать это. Как-то позвал меня из каюты на палубу, чтобы поделиться зрелищем удивительного по пышности и бешенству красок заката.
Суеверен. Я как-то заругался на наш двигатель («Зульцер») за сильную вибрацию, стармех вспыхнул: «Не говорите о нем так! Он обидится!!» Я спохватился и сразу: «Нет-нет! Он хороший, очень хороший! Даже винт не дал нам погнуть в такой катавасии!» Октавиан Эдуардович повеселел, посветлел и ласково сказал про двигатель: «Он умный – поджал винт, как собака хвост в нужный момент». Вообще любит зверье. Знает всю серию чапаевских анекдотов типа «Петька: „Василий Иванович, белого привезли!“ Чапай: „Сколько ящиков?“»
В 12.00 принял вахту. Нет второго матроса, а тот, что есть, Стасик, первый раз идет в Арктику. Сразу удалось связаться по УКВ, канал 16, с ледоколом «Драницын». Его оказалось отлично слышно. И он приказал идти к мысу Желания, пока не упремся в восьмибалльный лед, там лечь в дрейф и ждать его.
Получилось эффектно: я вошел в рубку и сразу связался, а до этого никто не догадался вызвать ледокол по радиотелефону. И сразу стало четко ясно, что предстоит делать. А вся суть была в том, что не восьмибалльный лед ждал нас на курсе, а просто-напросто ледоколу надо было – не терпелось! – получить почту из Мурманска, которую мы ему везем.
Ослепительное солнце, почти полный штиль… Ах какое над головой небо, какая густая, но прозрачная голубизна, в самом зените – синее, к горизонту чуть зеленоватое. Ах какой четкий, тушью отчерченный горизонт. Ах какая синяя безмятежная вода и на каждой зыбине – голубой блик. Ах какие белоснежные маленькие чайки, семействами, стаями штук по двадцать, и орут нежно, даже ласково, – прибрежные чайки, прилетели с Вайгача или Новой Земли.
Солнце так сильно грело левый борт, что выплескивающаяся на слабом покачивании из ватервейса вода сразу начинала испаряться из лужиц на стальной, покрашенной зеленью палубе. Парок отбрасывал легкую тень на стенку надстройки. И от нагретого воздуха по белой стенке надстройки тоже мерцали и дрожали прозрачные зыбкие тени-блики.
Цыкнул на Митрофана для дела и для некоторого закрепления уверенности в себе:
– Почему не записали в журнал?! Прошу, пожалуйста: «В двенадцать десять вышли на связь с ледоколом „Драницын“, получили приказание лечь в дрейф у кромки восьмибалльных льдов».
Митрофан послушненько записал.
Знаете, как колышутся тридцатитонные льдины на зеркальной, безветренной, но мощной – под три метра высоты – зыби? Они, братцы мои, колышутся весьма величественно – как подвыпившие короли гиппопотамов. И не дай господь вмазать в такого гиппопотамьего короля!
