Сесил Форестер - Хорнблауэр и «Атропа»
— Я нашел пулю, — сказал Эйзенбейс. — Она была там, где я и предполагал — под нижней оконечностью лопатки.
— Вы ее извлекли? — спросил Хорнблауэр. Эйзенбейс позабыл сказать «сэр», а Хорнблауэр его не одернул — верный признак, что он вовсе не так спокоен, как притворяется.
— Да, — ответил Эйзенбейс.
Он театральным движением выложил что-то на стол перед Хорнблауэром. Это была пуля — бесформенная, сплющенная, со свежей царапиной.
— Здесь на нее наткнулся мой скальпель, — гордо сказал Эйзенбейс. — Я сразу вошел в нужное место.
Хорнблауэр с жаром схватил пулю и осмотрел ее.
— Все было, — продолжал Эйзенбейс, — как я и говорил. Пуля ударила в ребра, сломала их, и проскользнула вдоль них, пройдя между костью и мускулами.
— Да, понятно, — сказал Хорнблауэр.
— И вот что еще там было. — Эйзенбейс с гордым видом ярмарочного фокусника, извлекающего кролика из шляпы, положил перед Хорнблауэром что-то маленькое.
— Это что, пыж? — спросил Хорнблауэр, не пытаясь прикоснуться к отвратительному комочку.
— Нет, — сказал Эйзенбейс. — Таким его вытащилмойпинцет. Но поглядите…
Эйзенбейс толстымипальцами расправил комочек.
— Я просмотрел все это под лупой. Вот кусочек синем сюртука. Это — кусок шелковой сорочки. Это клочки хлопчатобумажной рубашки, а это — нитки вязаной нижнем рубахи.
Эйзенбейс лучился торжеством.
— Пуля затащила все это с собой? — спросил Хорнблауэп
— Именно так. Конечно. Зажатая между пулей и костью ткань была разрезана, как ножницами, а пуля затащила клочки с собой. Я нашел их все. Не удивительно, что рана гноилась.
— Обращайтесь ко мне «сэр». — Напряжение спало, и Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс не величает его, как должно. — В остальном операция была так же успешна?
— Да… сэр, — сказала Эйзенбейс. — После того, как были удалены чужеродные тела, а рана перевязана, пациенту сразу стало лучше.
— Он пережил сильный шок?
— Не очень. Санитарам почти не пришлось его держать. Он добровольно позволил себя оперировать, как вам и обещал. Хорошо, что он лежал спокойно. Если б он сопротивлялся, сломанное ребро могло бы повредить легкое.
— Обращайтесь ко мне «сэр», — сказал Хорнблауэр. — Я последний раз прощаю вам это упущение.
— Да… сэр.
— Сейчас пациент чувствует себя хорошо?
— Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо… сэр. Понятно, скоро я должен буду к нему вернуться.
— Вы думаете, он выживет?
Торжествующее выражение на лице Эйзенбейса несколько поблекло. Он сосредоточился, формулируя ответ.
— Теперь он скорее всего выживет, сэр. Но никто не может знать наверняка. Всегда возможно, что рана вдруг воспалится и убьет пациента.
— Больше вы ничего не можете сказать?
— Нет, сэр. Рана должна оставаться открытой для оттока гноя. Накладывая швы, я вставил дренажную трубку.
— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр, чувствуя, как на него накатывает тошнота. — Я понял. Возвращайтесь к пациенту. Я глубоко признателен вам, доктор, за то что вы сделали.
Эйзенбейс ушел, но Хорнблауэра в покоене оставили. В дверь постучали, и вошел мичман Смайли.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что к нам с берега движутся лодки.
— Спасибо. Я иду наверх. И если мистер Тернер не на палубе, скажите ему, что он мне нужен.
Несколько пестро раскрашенных лодочек двигалисьнавеслах, передняя же шла очень круто к ветру под латинским парусом. Пока Хорнблауэр смотрел, матросы убрали парус, пазвернули лодку и снова поставили его на другом галсе. У латинского паруса есть свои недостатки. На новом галсе лодка легко шла к «Атропе».
— Послушайте, мистер Тернер, — сказал Хорнблауэр решение, два последних дня подспудно зревшее несмотря на множество других забот, оформилось окончательно. — Когда вы будете с ними говорить, скажите, что мы ищем французскую эскадру.
— Прошу прощения, сэр?
— Мы ищем французскую эскадру. Два корабля — два корабля достаточно. Линейный корабль и фрегат, прорвавшие блокаду на Корфу три недели назад. Прежде всего спросите, не заходили ли они сюда.
— Есть, сэр.
Тернер еще не совсем понял.
— Адмирал… адмирал Харви послал нас на разведку. Он ищет их с четырьмя линейными кораблями в окрестностях Крита. Четыре корабля достаточно, чтоб они отнеслись к нам с уважением.
— Я понял, сэр.
— Вы действительно поняли?
— Да, сэр.
Хорнблауэра раздражало, что приходится полагаться на Тернера. С испанскими властями или с французскими он разговаривал бы сам, но это, к сожалению, турки.
— Помните, об этом вы должны спросить прежде всего. Заходили ли сюда два французских корабля? После этого вы спросите разрешения заполнить водой бочки. Если будет можно, мы купим овощей и пару бычков.
— Да, сэр.
— Все время помните, что мы посланы на разведку адмиралом Харви. Не забывайте об этом ни на минуту, и все будет в порядке.
— Есть, сэр.
Лодка под латинским парусом быстро приближалась, Развивая значительную скорость несмотря на слабый вечерний бриз. Под носом у нее пенился внушительный бурун. Лодка подошла к борту и легла в дрейф. Латинский парус хлопал, пока его не подтянули наверх.
— Это турки, сэр, не греки, — сказал Тернер.
Хорнблауэр видел это и без подсказки. Матросы были в грязных белых одеждах, головы их венчали красные шапки обмотанные грязными белыми тюрбанами. Седобородый человек, стоявший на корме, был подпоясан алым кушаком, г которого свисала кривая сабля. Высоким тонким голосом он окрикнул «Атропу». Тернер что-то крикнул в ответ на левантийском лингва-франка. Хорнблауэр попытался понять, что тот говорит. В лингва-франка, как он знал, смешались итальянский, французский, английский, арабский, греческий языки. Странно было услышать свое имя — Горацио Хорнблауэр — в невразумительной мешанине слов.
— Кто это? — спросил он.
— Модир, сэр. Местный чиновник. Начальник гавани. Таможенный досмотрщик. Он спрашивает о нашем карантинном свидетельстве.
— Не забудьте спросить о французских кораблях, — сказал Хорнблауэр.
— Есть, сэр.
Разговор продолжался. Хорнблауэр не раз уловил слово «fregata». Седобородый турок развел руками и что-то сказал.
— Он говорит, французские суда не заходили сюда уже несколько лет, — перевел Тернер.
— Спросите его, не слышали ли о них на побережье или на островах?
Седобородый турок утверждал, чтони о чем таком не слышал.
— Скажите ему, — продолжал Хорнблауэр, — что я дам пять золотых за новости о французах.
Было что-то заразительное в атмосфере восточной беседы — иначе трудно объяснить, почему Хорнблауэр употребил слово «золотой» — он мог бы сказать Тернеру «гинея». Седобородый турок снова потряс головой, но ясно было, что предложение его впечатлило. Хорнблауэр задал еще вопрос, и Тернер перевел.
