Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…
Старый мистер Кояма посмотрел на меня, мы без слов поняли друг друга. Дядя любил свою племянницу, восхищался ею больше и дольше, чем я, и ему соответственно было тяжелее, или же я ничего не понял…
(По крышам машин, расставленных на пустыре возле дома мадемуазель Ринго, барабанит дождь, моя Рощица принесла мне чаи, который вскипятила в кухоньке, и возвратилась к брату сочинять английский текст.)
Наконец мы с мадам Мото сели в обратный поезд-черепаху. Пока мы бесконечно плелись по тридцати километров в час, она спала, явно обессиленная, и просыпалась лишь с приходом разносчиц, чтобы купить мне пива и арахиса.
На вокзале в Токио нам пришлось стать в очередь на такси. Я с притворной веселостью топтался на месте, стараясь показать, что не виню мадам Мото в этой новой неудаче. В тот вечер она была не последней: во-первых, в гостинице «Сиба-парк» по-прежнему не было писем для меня; во-вторых, там не оказалось свободного номера. Но кто виноват? Я сам настоял, чтобы мадам Мото сдала мой номер на время нашего отсутствия.
Она смущенно извинялась за то, что в эту ночь у меня будет жилье, недостойное меня, но я старался ее успокоить: квартира Ринго — мое первое пристанище в Токио, и я сохранил приятное, быть может лучшее, за все время пребывания в Японии воспоминание о первой ночевке там, запросто, втроем.
В такси, увозившем нас от переполненной гостиницы в Синдзюку, я неосмотрительно заметил:
— Скажите пожалуйста, сигареты кончились… Не беда, куплю на месте…
А время близилось к полуночи…
Мы вышли из такси на подступах к узким улочкам, где жила мадемуазель Ринго. Шел дождь. Оба мы устали от езды в поезде и ссоры — как известно, плохое настроение усугубляет усталость. Чемоданы оттягивали руки. И тут я увидел, что мадам Мото собирается переходить проспект, вместо того чтобы направиться по лабиринту, который мне уже немного знаком. Я подумал было, что она, по своему обыкновению, спутала дорогу, и сказал ей об этом… Она сухо велела мне обождать и храбро зашагала по проспекту. Я понял, что она ищет сигареты. Между тем здесь не было ни одного открытого магазина ближе чем на расстоянии двух километров. Я был чертовски зол.
Она была зла вдвойне: на меня — за то, что я подумал, будто она не знает дороги; на себя — за то, что не могла достать сигареты. Я видел, как она зигзагами переходила с одной стороны улицы на другую, с риском для жизни лавировала между машинами, устремлялась вперед под проливным дождем…
И все это из-за сигарет! Как это ни странно, именно из-за них я попал в столь нелепое положение!
Я прервал записи и несколько минут наблюдал, как мадемуазель Ринго и ее брат пыхтели над разговорниками. Когда наши взгляды встретились, я выдавил из себя улыбку, стараясь как можно больше показать зубы в доказательство того, что во мне нет ничего от сатира. Мадемуазель Ринго, вскрикнув, бросилась на кухоньку, принесла чистую чашку, кофейник с растворимым кофе взамен зеленого чая, который я не особенно жалую… Пока я пил кофе, юноша протянул мне записку: «Где вы хотите спать?» Не колеблясь, я ответил: «Мне все равно, я не хочу спать!» Брат с сестрой набросились на разговорник, чтобы перевести мой ответ.
Итак, мадам Мото вернулась без сигарет, едва волоча ноги и чемоданы, Я хотел ее распечь за то, что она напрасно потратила столько сил, когда я мог обойтись и без курева, но спасовал перед трудностями подобного объяснения в столь поздний час, под проливным дождем… Я ограничился тем, что сокрушенно покачал головой, — еще одна оплошность — и побрел к дому мадемуазель Ринго. Лишь теперь я понимаю, что мадам Мото ложно толковала все мои жесты и выражение лица и что это привело к трагической развязке. Я, например, пошел первым… значит, я пришел в отчаяние от отсутствия курева и решил отныне при ходьбе по Токио доверять только самому себе! Она даже бросила мне вслед, что в конце концов в Париже гидом была не она, а мой друг Монпарно и что он гораздо любезнее и предупредительнее меня. Она ворчала у меня за спиной, что я не такой добрый человек, как мой друг, о пет! далеко не такой хороший. Забыв совершенно, что я имею дело с японкой, я, пожав плечами, ринулся вперед.
Мадемуазель Ринго приняла нас с доброй улыбкой, вовсе не подозревая, какую драму мы приносим в ее дом.
Сняв обувь, я сел, поджав под себя ноги, на место, где сижу сейчас, а мадам Мото осталась на кухоньке, невесело переговариваясь с племянницей.
Когда Рощица села слева от меня, я спросил, куда ушла ее тетя. Такого рода вопросы доходят отлично: достаточно указать на входную дверь и, напустив на себя возможно более удивленный вид, произнести с возможно более вопрошающей интонацией: «Мото-сан?» Племянница дала мне понять, что меня это не должно тревожить — тетя скоро вернется.
Одним взглядом мы поведали друг другу, что с тетей нелегко поладить, что сейчас у нас плохие отношения, что хорошо мне — не я ее племянница.
Мадемуазель Ринго угостила меня кушаньем из риса и яблок и на удивление несочными мандаринами. Я клевал все это и думал, думал…
В конце концов я пришел к такому выводу: я встретил невероятно добрую душу, и ей пришла фантазия заставить меня сделать фильм. Она сорит деньгами, которые одалживает или раздобывает при помощи сложных махинаций, в частности продажей своих картин. Большую часть этих денег она тратит на то, чтобы мне было хорошо и приятно, хотя не имеет никакого договора, не заручилась даже устной гарантией того, что со временем ее расходы будут возмещены.
Тем не менее она надеется, что с лихвой окупит свои деньги, что я прекрасный объект для капиталовложений, — словом, действует как продюсер, хотя не имеет ни малейшего представления о том, как делают фильмы. У нее то преимущество перед всеми продюсерами, с которыми мне приходилось сталкиваться, что я никак не могу относиться к ней как к официальному лицу. Зато она не обладает плюсами настоящего продюсера, а все его минусы доведены в ней до предела.
Известно, например, что продюсеры всегда стараются пристроить своего человека. Мадам Мото идет дальше: она не только всерьез просила меня подумать, как бы повыигрышнее изобразить в титрах имя моего друга Монпарно, но хотела бы поручить ведущие роли первым встречным, их сыновьям, внукам, знакомым… Всякий раз, как она рассчитывает на деньги или поддержку имярека, она с невинным видом спрашивает, нельзя ли использовать в фильме его сына. Сначала я воспринимал эти намеки, свидетельствующие о неопытности, как шутку или дань вежливости, но по мере того как они делались настойчивее, осознавал, насколько серьезна эта угроза. Пресловутый фильм являлся для мадам Мото плодотворным бизнесом, который должен был принести ей нежную признательность родных и меценатов.
