Вячеслав Веселов - Дом и дорога
— Что там стряслось? — нервно спросил Борис.
Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.
— Это удод.
Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.
— Удод, — едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: — Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби — это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.
— За что он его так?
— Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.
— Сам-то Зевс тоже был хорош.
— Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху — черный бордюр!
Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.
Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.
— Ну что, нагулял аппетит? — спросил Андрей.
— Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.
Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.
— Поднимайтесь, сони! — Андрей растолкал Бориса. — Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.
Олег получил пинок по ногам и поднялся.
— Что я должен делать? — торопливо спросил Сережа.
— Добывать топливо.
— Топливо?
— Ну да. Колючки, сухие ветки...
Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: «Маслом каши не испортишь», — бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.
Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.
— Все равно масло негде хранить, — сказал Андрей.
Белая эмалированная кастрюля, совсем новая, с фабричной маркой на крышке, скоро закоптилась так, что стала неузнаваемой.
Олег расставлял миски, Борис резал хлеб, а в двух шагах от них Сережа боролся с раскладным стулом.
Это был единственный стул со спинкой. Хитроумная конструкция из металлических трубок и парусины оказалась Сереже не по зубам. Он складывал стул, бросал его на землю, бил ногами, ухал, поднимал, растягивал на груди, снова складывал, отстегивал крючки, пристегивал крючки...
— Борьба Давида с Голиафом, — заметил Андрей. — Как бы Сережа не надорвался. Помоги ему, не то он и стул изуродует, и себя порешит.
Запахло едой. Мы сняли кашу и поставили на огонь воду для чая.
— Я не буду вас кормить, пока вы не оденетесь, — сказал Андрей. — К столу принято являться в штанах.
Солнце было в зените, на горизонте синели горы, а посреди пустыни стоял стол, за которым восседали мои друзья. Чаепитие уже кончилось. Сережа, прикрыв глаза ладонью, наблюдал за стервятниками: две большие бурые птицы парили над нами на неподвижных крыльях. Олег уронил голову на грудь, шляпа его сползла на нос, из-под полей торчала сигарета. Борис читал позавчерашнюю газету.
— Как насчет небольшой прогулки? — спросил Андрей. От него исходило сияние благодушия, он улыбался. — Посетим священный источник? Говорят, в округе на сотни километров нет ничего подобного.
— Разумеется! — Олег указательным пальцем приподнял шляпу. — Надо же о чем-то писать домой.
— Я с вами. — Сережа поднялся. — Одну минуту, я переоденусь.
— Идите, — сказал Борис поверх газеты. — Я лучше посплю.
Мы прошли вдоль бетонной ограды и остановились у ворот. В дощатой будке никого не было. Гуськом, очень медленно, в полном молчании мы тронулись по усыпанной гравием дорожке.
— Ни души, — тихо произнес Сережа. — Неуютно как-то... Мне кажется, нас вот-вот окликнут.
— Ну и пусть окликнут, — невозмутимо сказал Олег.
Справа от нас круто уходил в небо каменистый склон, земля слева была старательно возделана, в тени забора прятались слабенькие, недавно посаженные деревца. Жара, тишь, безлюдье. Позади была уродливая будка, впереди — скучное строение с пустой верандой. Смотреть пока было нечего, и ничто как будто не обещало новых впечатлений. Разве что деревья. Их тенистые вершины выглядывали из-за камней и крыш, и по ним можно было судить, какие это большие деревья.
Мы почувствовали в воздухе слабое движение. Это был не совсем ветер, а так, лишь легкое дуновение, застенчивая ласка, но мы успели ощутить на лицах прохладу и услышать тонкий запах речной воды.
— Родник! — крикнул Олег. — Вперед!
Мы миновали дом с верандой и по каменным ступеням стали спускаться к воде, где росли старые ивы с мощными, израненными временем стволами. На склоне холма лепились беседки, дощатые домики с галереями. Их было немного, но, расположенные на разных уровнях, разбросанные в восхитительном беспорядке, они производили впечатление маленького селения, замкнутого и таинственного мирка.
Камни, деревья, вода, крохотные беседки, совершенно игрушечные мостики — все это заставляло вспомнить традиционные японские садики.
Вода источника отливала синевой, там, где на нее ложились тени деревьев, она была совсем темной и от этого казалась еще холодней. В прозрачной глубине лениво шевелились, а то и просто стояли без движения крупные серебристые рыбы с пятнистыми спинами. Они совсем не боялись людей. Когда я опускал руку в студеные струи, рыбы мягко тыкались губами в ладонь.
На мостках сидел старик в халате и кормил рыб. Он в раздумье отламывал кусок от булки, медленно отводил руку, едва заметное движение кистью — и хлеб летел в воду. В том месте, где падал кусок, поверхность пруда мгновенно вскипала: стая бросалась на хлеб.
Мы разговаривали достаточно громко, чтобы обратить на себя внимание, но старик так и не поднял головы. Думаю, он не только нас не замечал. Скорее всего он не видел и мелькания теней у дна, и стремительных росчерков рыб у поверхности воды. Он сидел в полной прострации, взгляд его был неподвижен.
Рыбы плавали или стояли под мостами, ужи грелись на мелководье и стволах деревьев, иногда срываясь в воду с тихим всплеском, птицы качались на ветках, от воды несло свежестью. Среди песков и глины, густо замешанной на соли, этот источник, этот аквариум в раскаленной степи, выглядел заповедником прохлады, свежести, красоты, жизни. Мудрено ли, что ему поклонялись.
