Леонид Платов - Повести о Ветлугине
— Го-го-го! — закричал суровый гидрограф и со всех ног кинулся к зайцу.
За спиной раздался предостерегающий возглас, но Андрей уже кубарем катился с пригорка.
Он тотчас же вскочил на ноги. Что это? Земля качнулась под ним!.. Он сделал несколько неуверенных шагов. Еще толчок… Второй!.. Землетрясение?
Андрей вскинул глаза к верхушкам елей и сосен. Они раскачивались, словно от ветра, хотя поверхность моря была зеркально-гладкой.
Тут только мой друг заметил, что стоит в каком-то странном, мертвом лесу, точнее — подлеске. Вокруг торчали голые, с обломанными ветками низенькие стволы, много деревьев полегло. На елях еще осталась часть хвои, но была она какого-то желтоватого, неживого цвета.
Пожар прошел здесь? Или то был бурелом?…
Андрея сердито потянули за рукав. Он оглянулся. Рядом стоял пионер с озабоченным лицом.
— Я же кричал: остров, остров! — говорил он быстро. — А вы бежали за русаком, не послушались… Руками русака хотели поймать или как?
— Какой остров?
— Да пловучий же остров! Сами разве не видите?
Андрей осмотрелся с изумлением. Пригорок, на котором они только что стояли, медленно удалялся. Между мертвым лесом и полем пшеницы сверкнула полоска воды. Она делалась все шире и шире.
Андрей инстинктивно рванулся назад, к удалявшемуся берегу.
— Э, нет, дядя, лучше стойте на месте! — строго сказал пионер и придержал Андрея за рукав. — Тут такие окна бывают в земле, вроде проруби, туда провалишься — и под воду…
Оказалось, что мертвый лес, в котором они находились, еще неделю или две, а может быть, и месяц назад был дном нового, Рыбинского моря.
При затоплении междуречья Молога — Шексна закрыто было много торфяников. Спустя некоторое время они начали всплывать на поверхность с оставшимися на них, повалившимися, как после бури, кустами и деревьями, а также торчавшими из-под толстого слоя черной земли корнями. Площадь некоторых пловучих островов достигает десяти, даже пятнадцати гектаров. Ветер носит их по морю, прибивает к берегу. Вначале прибрежные жители, особенно бабы и девчонки, пугались, когда из воды внезапно появлялись голые деревья, опутанные водорослями, как утопленники, но потом привыкли. Мало ли чудес совершается на Рыбинском море!..
Все это поморьинский пионер рассказал почти скороговоркой, то и дело осматриваясь по сторонам.
В начале Андрей решил, что его спутник воображает себя капитаном корабля, которому ветки деревьев заменяют паруса. Однако выяснилось, что пионер озабочен безопасностью его, Андрея.
— Не бойсь, бойсь, — приговаривал он, заметив, что Андрей смотрит на него, и считая, по-видимому, что приезжий боится утонуть. — Нас скоро ветер к берегу прибьет. Я здешний ветер хорошо знаю… А коли и не прибьет, — добавил он после некоторого раздумья, — так поморьинские рыбаки снимут. Они вон за тем мыском сети ставят…
Путешествие на торфянике, всплывшем со дна, было непродолжительно и обошлось без неприятностей. Минут через сорок пловучий остров, обогнув мысок, остановился у берега, в двух или в двух с половиной километрах расстояния от Большого Поморья.
Когда-то оно называлось Поречьем, потому что стояло на берегу реки Мологи. В те времена деревня насчитывала не более двух десятков изб. Если придерживаться старой терминологии, это даже была не деревня, а посад. Здесь не было обязательной принадлежности деревни — улиц. Все избы выстроились в один ряд.
И вот из Весьегонска приехали строители и трактористы.
— Подхватили тракторы нашу деревню — и в поле, — с восторгом рассказывал спутник Андрея. — Оглянуться не успели — уже на новом месте живем! И сады возле изб, и деревянные тротуары настилают…
Тогда, по словам пионера, переселили сюда крестьян из ближайших деревень, предназначенных к сносу в связи с затоплением: из Голодаевки, Комашни и Мокрого лога. Население Поморья (Поречья то ж) сразу утроилось. Деревню стали именовать не просто Поморьем, а Большим Поморьем.
Во всем чувствовалась особая красота — зажиточности и порядка. Общественные постройки сведены были в одно место. Возле каждого дома зеленел сад. Вдоль улиц проложены были аккуратные деревянные тротуары.
И эта работа была выполнена Лизой на совесть.
У самой воды рыбаки тянули сеть, в которой сверкали серебряные блестки. Под вечер рыба, видно, шла хорошо. Пионер, озабоченно поправив галстук, зашагал к рыбакам по высокой траве.
— Вот вам квитанция, Филипп Лукич, — сказал он. — Утром, как вы сказали, так и отправил… А это вот со мной… Приезжий гражданин из Москвы…
Андрей поспешил объяснить цель своего прихода.
Оказалось, что Лизаветы Гавриловны, (лица, по-видимому, очень уважаемого), нет в Поморье: сегодня утром отбыла на колхозном грузовике в Переборы. А дед ее действительно проживает в колхозе.
— Деда вам представим. Это у нас мигом, — бодро сказал председатель колхоза.
— Ну хоть бы деда, — растерянно ответил Андрей, думая про себя, что дед ему решительно ни к чему.
Присев на одну из перевернутых лодок, Андрей угостил хозяев московскими сигаретами. Покурили, распробовали, сказали, что хороши, но слабоваты. Мало-помалу разговорились.
Выяснилось, что рыба ловится в этот год не в пример лучше, чем раньше.
— Пудами брали, теперь тоннами берем, сотнями тонн, — сказал один из колхозников.
— А почему? — подхватил председатель. — Надо объяснить товарищу. Он приезжий, может не знать… Тут, дорогой товарищ, причина та, что в прошедшие времена рыба уходила метать икру вверх по реке. Искала заводей, проток. Рыболовам это было не с руки. А сейчас рыбе у нас приволье. Мечи икру, где тебе желательно. Места хорошие, тихие, солнцем прогреваются до дна…
Он так убедительно разъяснял преимущества морского простора, что если рыба в окрестных реках могла слышать его, то, наверное, сразу же косяками пошла в гостеприимное Рыбинское море.
— Уже шестой консервный завод на берегу ставят, — сообщил кто-то из колхозников. — Скоро наша рыбка в бочках по всей России поплывет…
— Хлеб, значит, не сеете вовсе? — рассеянно спросил Андрей, думая о том, что вряд ли застанет Лизу в Переборах, если отправится туда за нею.
— Хлеб? Да что вы! — Председатель от удивления даже привстал с перевернутой лодки.
Но тут явился дед — при часах и в праздничном новом пиджаке.
Хотя прошло лет двадцать, Андрей сразу же признал старика из Мокрого Лога, деревеньки на сваях, который разводил канареек на продажу «по всей Российской империи». Он мало изменился, только побелел весь да глаза выцвели, стали водянистыми, как у младенца.
