Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Синод вызвал монаха, и тот на очной ставке с мальчонкой признал, что обвинение справедливо. Далее синод поинтересовался, нанят ребенок или обычный раб; удостоверившись, что раб, синод объявил, что монах вправе делать с ним все, что ему нравится, а детская жалоба осталась без внимания. Монаху лишь посоветовали сбыть с рук этого раба!»
Таким образом, Екатерина не стала поступать по примеру того ребенка. Она не жаловалась и сносила тиранию хозяина. Почти семь месяцев она была рабыней Шереметева, когда в Ливонию прибыл Меншиков ― еще не граф, не князь святой [Священной]Римской империи и не русский князь, но уже могущественный вельможа и талантливый генерал, только что принявший командование русской армией в Ливонии; он привез приказ Шереметеву немедленно присоединиться к царю в Польше. Шереметеву надлежало ехать тотчас же. Он повиновался, оставляя в Ливонии почти весь свой дом и забирая с собой лишь тех, без кого не мог обойтись. Екатерина оставалась.
Меншиков видел ее много раз и находил ее прекрасной. Предложил Шереметеву ее уступить. Шереметев согласился. С этой переменой принадлежности Екатерина приобрела более молодого и менее надутого хозяина. Итак, на этот раз не было речи о беспрекословном подчинении в чистом виде, в каком она находилась ранее.
Любовь рождает любовь: Меншиков влюбился в свою рабыню, и вскоре она уже была той Екатериной, которая устанавливала в доме законы вместо того, чтобы им подчиняться. Так все и шло, пока с Ладоги не приехал Петр. Он успел отогнать шведов и взять у них Нотебург, сегодняшний Шлиссельбург, делающий его хозяином всей Невы, прибыл в Ливонию и остановился у своего фаворита Меншикова.
Вместе с другими рабами Екатерине было поручено служить царю за столом. Ее красота произвела свой обычный эффект; по окончании первого же обеда у Меншикова, Петр всех удалил, и остался один с хозяином. Тот ожидал, что царь заговорит о делах государства, но, к его удивлению, он лишь спросил:
― Кто эта рабыня по имени Екатерина, и у кого ты ее купил?
Меншиков рассказал ему все, что знал из жизни Екатерины. После этого, царь велел позвать рабов, которые ему служили за обедом. С ними вошла и Екатерина.
― Красавица! ― обратился к ней Петр. ― Когда я пойду спать, ты возьмешь подсвечник и мне посветишь.
Екатерина вопросительно взглянула на Меншикова, который сделал ей знак ― повиноваться. И она повиновалась.
На следующий день царь уехал, оставив на подсвечнике дукат, то есть приблизительно 12 франков. Такой, между прочим, была разовая плата, установленная Петром в рамках своих любовных трат, и, хотя, на первый взгляд, она представляется довольно умеренной, он позволял себе здесь расходовать 6-8 тысяч франков в год.
Петр уехал, а Екатерина разразилась упреками Меншикову, который так ее предал. Меншиков оправдывался ссылками на всесильность царя и чувство долга перед ним, и его любовь к Екатерине от этих препирательств только разрасталась. Впрочем, Петр уехал, а поскольку уступили силе, то никто ни в чем не виноват. Обеим сторонам лучше всего было забыть о том, что случилось.
Но Петр вернулся; ему подали жалобы на незаконные и чрезмерные поборы Меншикова, и Петр решил предъявить ему улики.
Меншикова очень удивило утреннее появление царя у него без всякого предупреждения. Еще больше он был поражен, когда царь начал с силой лупить его своей тростью. Это входило в привычку великого человека; десятью минутами позже он уже не гневался на того, кого избивал. После административной трепки он объяснил ее причину, привел фавориту доказательства ее справедливости и объявил, что, считая нужным остаться на некоторое время в Ливонии, займет отдельный дом, чтобы его не стеснять. Но обещал обедать у него два раза в неделю. Слово свое он держал. И, действительно, являлся два-три раза, не поминая о прекрасной рабыне. Но однажды, наконец, сказал:
― Кстати, а где Екатерина?
― Екатерина? ― пробормотал Меншиков.
― Да, я ее больше не вижу. Ты, случаем, не ревнивец?
― Все, что здесь есть, принадлежит моему господину и благодетелю.
― Вот и хорошо, желаю снова взглянуть на эту девочку; пусть ее позовут.
Позвали Екатерину, которая вошла, вся зардевшаяся и смущенная. В свою очередь, Меншиков краснел и бледнел, не как господин, одалживающий своего раба, но как влюбленный, у которого отнимают его госпожу.
Царь заметил ее смущение и его беспокойство, отпустил Екатерине несколько любовных шуток. Но, усматривая в ответах молодой рабыни больше уважения, чем симпатии, сделался задумчив, отнял от нее руку, замолчал на несколько минут и поразил тем, что до конца ужина не сказал ей больше ни слова. После ужина подали ликеры.
Рабыней, которой поручили позаботиться об этом, была Екатерина; она приблизилась к царю с множеством рюмок на подносе. Когда она остановилась перед Петром, он посмотрел на нее долгим взглядом, забыв, казалось бы, зачем она подошла. Потом, наконец, голосом нежней нежного:
― Екатерина, ― сказал он, ― кажется, между нами больше нет тех, таких добрых отношений, какие сложились в мой первый приезд.
Екатерина опустила глаза, и поднос в ее руках дрогнул так, что рюмки на нем зазвенели, соударяясь между собой.
― Но я вполне уверен, ― добавил он, ― что мы заключим мир этой же ночью.
Затем, резко повернувшись:
― Меншиков, ― сказал он, ― ты знаешь, что я забираю ее с собой?
Сказано ― сделано; он поднялся, взял свою шляпу, надел ее на голову, предложил Екатерине взять его под руку и в самом деле повел ее в дом, где расположился. Назавтра и напослезавтра он видел Меншикова, но ни словом не обмолвился, что отошлет ему Екатерину; только на третий день, обсудив с ним множество государственных дел, сказал ему, вдруг, без лишних слов:
― Слушай, я оставляю Екатерину, она мне нравится; нужно, чтобы ты уступил ее мне.
Меншиков не в силах был ничего ответить, настолько сжалось его сердце; он сумел только отвесить низкий поклон, и когда отступал к выходу:
― Кстати, ― сказал ему царь, ― ты должен вспомнить, что бедная девочка почти нага, и ты ей пришлешь, надеюсь, кое-что из одежды. Хочу, чтобы она была nipper ― одета соответствующим образом; ты слышишь, Меншиков?
Слово, что мы выделяем, он произнес по-французски, чтобы придать ему большую значимость.
Меншиков знал своего господина и разумел, какого тот ждет исполнения. Он собрал все, что мог, из женской одежды, подходящей размером для Екатерины, присоединил к нарядам ларец с восхитительными диамантами и все это послал фаворитке с двумя рабами, которые поступали в ее распоряжение на то время, на какое она пожелает оставить их у себя. Когда рабы принесли эти вещи, Екатерина находилась в спальне царя; она их увидела только тогда, когда пришла в свою. В высшей степени изумления при виде у себя нежданных даров, вернулась к царю и с шаловливой ― ее женский скипетр ― и игривой ― ее женская корона ― улыбкой:
