Александр Казанцев - Гость из Космоса
Нетаев снисходительно усмехнулся, а капитан погрозил мне пальцем:
— Если в южный рейс не пойдем, хотел бы в тот день на ваше дежурство прийти в аэроклуб.
В кают-компании стало шумно. Ко мне подходили и просили написать о новой встрече с ним, если она состоится.
— Непременно напишу, — обещал я, — роман напишу. Кто-то даже обиделся:
— Почему роман? О нем напишите!
Я вышел на палубу. Удивительные в Арктике звезды. Они словно ближе, чем в любом другом месте. Нетаев ждал меня.
— Вон он, Марс, — указал он на красненькую звездочку. Глядя на этот огонек неведомого мира, я задумался.
— А ведь, правда, иногда стыдно было бы, если бы он рядом оказался, — задумчиво произнес штурман.
— А знаете почему я рассказал о нем? Потому что, будь он все плавание в нашей кают-компании, повстречай он людей, о которых здесь рассказывалось, послушай о них… никогда бы нам перед ним стыдно не было.
— Правда? — обрадовался Нетаев. Мы долго молчали. Потом он сказал:
— А там в секции астронавтики у вас… нельзя там, чтобы меня имели в виду. Штурман… ему звезды близки… Я бы и в Космосе штурманом мог быть.
Мы распрощались на ночь.
Но меня ждал еще один человек. Летчик. Он хотел говорить со мной наедине. Но я выдам все-таки его секрет.
Я выслушал его просьбу и крепко пожал ему руку.
Что ж, первые космические корабли, верно, и поведут такие люди, как он.
«Георгий Седов» продолжал под звездами свой путь.
Медвежата
Во второй половине сентября, в небывало позднее для плавания в Арктике время, «Георгий Седов» поднял якорь и снова вышел на Большую дорогу Северного морского пути. Но вскоре он резко свернул к северу. У него был свой маршрут — к «Земле самой северной», как называл этот архипелаг мой новый знакомый, доктор географических наук Валентин Гаврилович. Он сел к нам на острове Диком вместе с научной экспедицией, которая должна была исследовать архипелаг.
Состояние льдов в западном секторе Арктики было для нас исключительно благоприятным. Собственно говоря, льдов долго совсем не было, кругом расстилался безбрежный океан. Сильно покачивало. Наконец мы дошли и до льдов.
Когда корабль вошел в лед, качка мгновенно прекратилась. Пассажиры выбрались на палубу. Выглянуло солнце и показало нам удивительные, неповторимые краски, очень тонкие и нежные. Мне сказали, что они здесь никогда не бывают яркими. Белые поля расступались, образовав зеленоватые озера, тихие, как заводи.
Но вскоре солнце исчезло. Нас окружила мутная тьма. Видимость, как говорят моряки, пропала. Корабль вошел в полосу чистой воды и сплошного тумана.
Недаром так не любят моряки это море. Бури и туманы.
— Уж лучше бы льды, — говорил Борис Ефимович.
В довершение всего вещи в каютах ожили. Корабль валило с борта на борт. Я с трудом открыл дверь в каюту. Мой чемодан вырвался из-под койки и вместе со стулом носился по каюте. Графин выскочил из гнезда на полке и разбился.
Словом, был полный разгром.
Палуба уходила из-под ног. По ней было удобнее ползать, чем ходить, она походила на скат крыши, угол которого все время менялся.
И вот при такой качке в непроглядном тумане наше судно третьи сутки осторожно бродило близ «Земли самой северной». Капитан искал архипелаг, но в то же время боялся неожиданно наткнуться на него или на айсберги, в изобилии плывшие от островов.
Трудное дело — определиться в тумане. Солнце или звезды не показывались ни на минуту. Радиопеленг из бухты Рубиновой словно издевался над капитаном. После каждой проверки корабль оказывался за несколько десятков миль от меридиана бухты Рубиновой.
— Бухта Рубиновая в центре архипелага, — объяснил Борис Ефимович. — Радиоволны искажаются береговыми скалами.
Прежде мне никогда не приходилось слышать об этом явлении. Несмотря на прекрасное навигационное оборудование, корабль теперь в большой мере зависел от искусства своего капитана.
Туман был очень густой. Небо словно висело на мачтах, и до самой дальней из видимых волн можно было добросить спасательный круг.
Я и Валентин Гаврилович, высокий, жилистый, с обветренным лицом и рассеянными голубыми глазами, стояли на палубе, прижавшись спинами к пароходной, трубе. Было тепло, как у печки.
Вдруг неясная громада появилась из тумана.
— Право на борт! — послышался тревожный голос штурмана Нетаева.
— Еще право! Еще право! — закричал он. Хлопнула дверь капитанской каюты.
— Медведь, — спокойно сказал географ.
Раньше чем осознать что-нибудь, я увидел белого медведя. Он стоял на айсберге и был на одном уровне с палубой. Мне показалось, что зверь собирается прыгнуть нам на головы.
Но медведь рванулся и побежал к вершине айсберга. Там он лег и прикрыл лапой свой черный нос. Очевидно, решил, что превратился в невидимку.
Ледяную гору пронесло. Покрытая снегом с боков, хрустальная, она поднималась над водой громадой четырехэтажного дома. Я знал — в глубину уходило еще этажей четырнадцать. В отвесной ледяной стене темнел грот. Взлетали клубы пены.
Туман вдруг исчез.
— Вот земля, существование которой угадал Кропоткин, — сказал Валентин Гаврилович, показывая на горизонт. — Именем Кропоткина и следовало бы ее назвать.
Подошел Борис Ефимович и, улыбаясь, сказал:
— Чуть было не взяли медведя на борт. А взять все-таки придется, — и он показал радиограмму: «Убедительно просим захватить в бухте Рубиновой медвежонка для зоосада».
— Медвежонок будет нашим пассажиром? Занятно! — сказал мне в кают-компании Нетаев, сменившийся с вахты.
Вскоре корабль бросил якорь в бухте Рубиновой у подножия самой замечательной скалы Севера, которой бухта обязана своим названием. Летом поросшая лишайником красноватого цвета скала кажется рубиновой. Стены ее отвесны, сама скала высится, как исполинский постамент. Установи на нем скульптуру ему подстать, и достанет она до самого северного сияния.
С берега на юркой шлюпчонке спешили полярники. Первым по штормтрапу ловко взобрался молодой грузин с черными сросшимися бровями и тоненькими усиками, какие носят у него на родине. Он сразу же обратился к капитану:
— Очень прошу, пожалуйста, заберите от нас медвежат. Узнав о радиограмме насчет медвежат, зимовщик просиял и попросил у капитана два мешка угля.
Уголь ему дали, и веселый молодой человек тотчас стал спускать мешки в шлюпку.
— Словно не с углем мешки, а с гагачьим пухом, — пошутил капитан.
Полярник покраснел, как девушка.
